Такой вот сабле, выструганной паном Кубяком, я и обязан тем, что без всякой жалости изменил духовному сословию. Я стал повстанцем. Удалось это мне тем легче, что пан Кубяк сам когда-то участвовал в восстании. Он рассказывал о нём охотно, с такой захватывающей живостью, что слушатель пробирался вместе с ним сквозь лесную чащу, совершал смелые рейды в тыл врага и был готов биться с неприятелем до последней капли крови, хотя и без надежды на победу…
В своих рассказах пан Кубяк вовсе не выглядел героем. Он был солдатом — и только. Всё, что он пережил, казалось ему столь же простым и ясным, как и то, что трухлявые доски пола нужно поменять на новые. Даже раны, которых у него было множество, он считал вполне естественным, неизбежным последствием войны. Был он всегда весёлым, радостным. Смеялся, улыбался солнцу, небу, деревьям, всему живому, улыбался самой жизни.
— Ты погляди, Янушек, как белый свет хорош! — скажет он мне бывало. — И как хорошо на свете жить!
И ласково заговаривал с ласточками, у которых было гнездо на веранде. Или делал выговор индюку, за то что тот ни с того ни с сего надувается и важничает. Пан Кубяк был своим среди зверей и птиц. Он знал, о чём думает утка, шлёпающая по грязи, и что снится старому гончаку Рексу, когда тот во сне вздыхает и слабо перебирает лапами. Понимал, почему злится петух, который бросался на всех во дворе, угадывал, о чём воет Верная, большая дворовая собака, которая всегда сидела под кустами сирени и заливалась горькими слезами. Умел он ласковой речью смягчить горе коровы Матейки, оплакивавшей потерю телёнка. Да, пан Кубяк понимал душу животных! Знал зверей так, как знают человека, с которым постоянно встречаются.
Однажды пан Кубяк ушёл. Солнце словно померкло. Трава стала не такой зелёной. И онемевший мир, в котором не было слышно весёлого его голоса, стал чужим, ненужным и пустым. Говорили, что пан Кубяк заболел.
С тех пор я его больше не видел…
Был я уже взрослым, когда навестил пана Кубяка там, куда привёл его последний путь. Я нашёл забытую могилу на тихом кладбище маленького городка. На поросшем травой холмике звонко щебетала коноплянка. Несомненно, пришла она рассказать пану Кубяку на своём языке, который он, конечно, понимал, что мир прекрасен. И жить на свете стоит. Хотя бы для того, чтобы с радостью в сердце выполнять свой обычный, привычный, солдатский долг…
Нет, он не забыт, пан Кубяк, не забыт! И когда я рассказываю вам, мои дорогие, о животных, я всегда стараюсь рассказать о них так, как сделал бы это пан Кубяк.
Удаётся ли мне это?
Не знаю. Не могу, к сожалению, спросить у самого пана Кубяка, как ему нравятся мои рассказы.
Но если, читая мои книжки, вы, дорогие ребята, научитесь видеть в животных существа, которые можно не только любить, но и уважать, то я уверен, что душа славного пана Кубяка улыбнётся мне и скажет:
— Смотри-ка, Янушек, как прекрасен белый свет! И как хорошо жить на свете! Хоть и приходится тебе выполнять только самый простой и самый обычный человеческий долг.
— Какой?
— Ну, расширить немножко ребячьи сердца! Чтобы нашлось в сердцах детей место и для тех зверюшек, которые делят с человеком и радость и горе…
Совершенно ручной человек
Всё началось с того, что молодым воробьям не хотелось летать. До поля, мол, чересчур далеко.
Напрасно убеждали их старые, мудрые воробьи:
«Летите с нами в поле! Люди только вчера скосили рожь и свезли её в амбары. На жнивье полно зерна! Наклонись и клюй сколько душе угодно! Даже искать не надо. Чир, чир, чир!»
«Ну да ещё! Охота была лететь в такую даль! Зачем это нам? Пусть туда галки летают или скворцы. Это их дело слоняться по жнивью! Чир, чир, чир, чир, чир, чир!» — отвечали хором молодые.
«А вы разве не знаете, что по двору ходит человек? А у него под мышкой огненная палка? И как он дунет из этой огненной палки, то и бежать поздно? Чир, чир, чир!»
«Ха, ха, ха! — смеялись молодые воробьи. — Человек с огненной палкой! Чир, чир, чир! Кто это видал человека с огненной палкой? Ха, ха, ха!»
«Моя любимая жёнушка, Просоежка, погибла от такой палки!» — пропищал какой-то старый воробей.
«Ха, ха, ха! Чир, чир, чир, чир! — смеялись молодые воробушки. — Что за небылицы этот старик плетёт! Ха, ха, ха! Огненная палка! Совсем из ума выжил старина. Чир, чир, чир!»
А один молоденький воробушек выскочил на самый кончик ветки тополя, на котором происходило совещание, и закричал:
«Что вы нас пугаете огненной палкой, которой никто не видел! Вот ястребы — другое дело! Я сам видел, как один кружил над полем. Ястреб нас всех до единого перетаскает на вашем хвалёном жнивье!»
«Чир, чир чир!» — грянули в один голос молодые воробушки, и это означало, что они безоговорочно согласны с оратором.
«Поле серое, воробей серый — ястребу трудно его заметить издали!» — уговаривали старые.
А один из них — старый воробей, которого, как говорится, на мякине не проведёшь, — махнул два раза хвостиком, где оставалось только два пёрышка, и те по бокам, и чирикнул:
«Разве в поле кустов нет? А груши на меже? Разве нельзя спрятаться?»