Мухосранские хроники

– Ты все там же? – спросил Моисей, хотя ни сном ни духом не ведал, где и в какой сфере медицины Корженецкий когда-то трудился.

– Куда ж мне, с подводной лодки, – усмехнулся тот в прокуренные обвисшие усы, и Моисей внезапно вспомнил, что когда-то, в те самые годы юности, было Паше прозвище «Корж», не за сходство с означенным продуктом выпечки, а именно за усы, какая-то туманная аллюзия с Гоголем, упомянут был в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» некий козак Корж.

После первой пары рюмок той смеси коньячных спиртов и пищевых ароматизаторов, что в здешних краях увенчаны гордым званием «коньяк», выяснилось, что Корж начинал в городской дурке дежурным психиатром, нежданно-негаданно себя там зарекомендовал, удачно избавив от зеленых чертей неназываемого высокопоставленного сотрудника управы, так что когда Калачов открыл «Калачовку», то было ему сделано предложение, от которого нельзя отказаться – хотя бы потому, что отказываться от такого оклада стал бы круглый идиот, а Корж в своей практике идиотов повидал всяких и к таковым себя справедливо не причислял.

– «Божьи одуванчики», – понимающе, хотя и с легко читаемой иронией, покивал Моисей.

– Именно божьи, – легко согласился Корж. – Именно одуванчики. Дунь, и все осыпается. А ты, Мойша, зря ухмыляешься. От сумы, от тюрьмы да от Альцгеймера никто не огражден.

– Я слышал, уже есть лекарство, – осторожно заметил Моисей.

– Нет никакого лекарства. Есть препараты на стадии клинических испытаний. Очень ограниченного действия. Не факт, что тебе или мне помогут. Да и когда это еще будет! Мои одуванчики до них точно не дотянут и уж совершенно точно не получат.

– На ком-то же должны испытывать эти твои препараты.

– Там, за бугром, своих одуванчиков поле несеяное.

Налили-выпили еще по одной.

– А ты где? – спросил Корж с живым интересом.

На медика Моисей Сайкин, несмотря на имя и проистекавшую отсюда этническую профессиональную предрасположенность, не слишком походил. Скорее на дипломата средней руки, только что воротившегося из отдаленной миссии в республике Кот-д’Ивуар на побывку к родным пенатам. Загорелый, ухоженный, между прочим – светловолосый, в меру благополучный и немного не от мира сего.

– У меня своя лаборатория, – сказал Сайкин. – Нанотехнологии на стыке физики и биологии.

– Наночипы! – фыркнул Корж, и уж его-то ирония была нескрываемой.

– Они самые, – подтвердил Сайкин, улыбнувшись краем рта и таким образом поддержав известное отношение к этой намертво дискредитированной теме. – Штука в том, что у меня они настоящие. Не с завода «Мухосранск-Нано», а ручной, можно сказать, выделки. От таких же частных лабораторий.

– Оборонка, что ль? – прищурился Корж.

– Там своих «Мухо-Нано» навалом. Не напрягайся, если я назову имена, все равно ни с чем никого не свяжешь, о них в прессе не пишут.

– Секретное что-то?

– Можно сказать и так. А еще правильнее будет – никому на хрен здесь не нужное. Кроме таких, как я, и таких, как мои поставщики. Мы по международным грантам работаем. Выпьем?

– Выпьем.

Они выпили.

– Только что из загранки? – спросил Корж, намекая на загар, костюм хорошего покроя и не присущий провинции лоск.

– Приходится, – лаконично отозвался Сайкин, явно не желая входить в подробности.

– А говоришь, никому не нужно.

– Это здесь не нужно. А там… да и вообще, человечеству… очень даже нужно. Только оно, человечество, об этом пока не подозревает.

«Все так говорят», – подумал Корж, но промолчал.

– Мы с тобой, Паша, звероящеры, – пояснил Моисей.

– В том смысле, что пьем по-звериному, и не пьянеем, как ящеры? – захохотал Корж.

– И в этом тоже. Хотя с чего тут пьянеть? – Сайкин посмотрел на просвет рюмку с жидкостью чайного цвета и парфюмерного аромата. – Организаторы эти… фирма вроде небедная, могли бы и на текилку раскошелиться. Текила, даже паленая, заезжает хорошо.

– Могут, – сказал Корж. – Только им нельзя. Головная контора возбраняет. Бюджет, и чтобы у докторов губозакаточные машинки не простаивали. Так я не понял…

– Мы оба – тупиковые ветви эволюции. Мы обречены на вымирание. Доступно объясняю?

– Пока не слишком.

– Ты звероящер, потому что за беспомощными стариками неравнодушно приглядываешь. А это, друг мой Паша, чистейший гуманизм.

– Не показательно, – возразил Корж, хотя по нему видать было, что оценил и был польщен. – За такие деньги в ком угодно гуманизм пробудится, хотя бы его там прежде и не ночевало. Любого с улицы возьми, ввали столько бабла на карточку и скажи, чтоб присматривал… Мои старики-одуванчики обречены, кто-то раньше, кто-то позже. Им нельзя помочь. Это дорога в один конец, а «Калачовка» – всего лишь последний, не скрою – комфортабельный полустанок на обочине этой дороги. Так что наше заведение проходит по разряду паллиативной медицины. Не лечит, а облегчает расставание с жизнью. Ментальный хоспис. Знаешь, Мойша… ты не в обиде, что я тебя так называю?

– С чего вдруг? – удивился тот. – Меня вся родня так называет!