Мухосранские хроники

– Ну вот, изволь для начала: с какого перепою тебя, упертого и отпетого реалиста, бытописателя и производственника, вдруг кинуло в фантастику?

– Видишь ли… – сказал Кармазин уклончиво. – Это ведь не совсем фантастика.

– Знаю, знаю: магический реализм. Гоголь, Булгаков, Орлов. И примкнувший к ним Кармазин!

Тот смущенно хихикнул.

– Видишь ли, друг мой… Чтобы раз и навсегда отбить тебе охоту к подобным экспериментам, следовало бы сызнова отправить тебя на литобъединение. Пускай коллеги по перу прочтут, оценят и воспоют… а мы уж тогда примем, с соответствующими рекомендациями. Но ведь ты же понимаешь: не оценят, не воспоют. Помнишь ли, что сталось с Чернецовым, когда он притащил на суд товарищей свой фантастический роман, сочтя, очевидно, что эдак ему будет легче пробиться к читателю, нежели со своими пасторалями?

Кармазин помнил. Несколько так называемых «молодых фантастов», регулярно посещавших литобъединение, архаровцы без роду и племени, с парой-тройкой публикаций в молодежных газетах за утлыми интеллигентскими плечами, переглянулись, подсмыкнули рукава и принялись рвать беднягу Чернецова в лоскутья. Спустя какой-то час от романа объемом в двадцать авторских листов не осталось ничего, хоть сколько-нибудь заслуживающего внимания, а на самом Чернецове не то что лица, а и живого места найти было невозможно. И ведь что обидно, что особенно отвратительно: топтали по делу, по уму и по логике, не придерешься. Вчинили незнание школьной физики, не говоря уж об астрономии. Посоветовали купить глобус. С геохронологией на лету разобрались. И, гнусно ухмыляясь, перечислили каждый по десятку сходных сюжетов, с именами и фамилиями, никому, кроме означенных архаровцев, не известными. А уж под конец, что было в особенности унизительно, нарыли и предъявили благородному собранию список из полутора сотен стилистических огрехов, которые Чернецов попросту прощелкал в творческом запале и головокружении от гульбы по чужим пажитям…

– Сюжет ничтожный, – продолжал между тем Иван Яковлевич. – Нулевой сюжет. Интриги никакой. Идет мужик, без отличительных черт, даже без имени, по улице. Смотрит по сторонам. Время от времени разговаривает по карманному телефону со множеством знакомых и малознакомых людей. Встречает школьную подругу, которую не видел лет двадцать. Тут бы ему встрепенуться, повести вокруг себя орлиным взором, извлечь из недр памяти некое связующее обоих воспоминание и затащить опешившую от лихости даму в койку. А он… несет сущую ахинею минут десять по собственному времени… потом они вдвоем не без труда припоминают, как некий Чижов разбил стекло в женском туалете… и расстаются. Каждый следует своей дорогой. Не знаю, что там сталось с дамочкой, а главный герой приходит домой, пьет кефир, пялится в цветной телевизор и тупо ложится спать. Всё. Точка. – Иван Яковлевич внимательно посмотрел на Кармазина. – Послушай, ведь тебе было наплевать, чем занимается сей мужичок на страницах твоего произведения! И дамочка эта нелепая… Они были тебе не интересны и вообще не нужны. Ты просто взял и пристегнул их к реалиям вымышленного мира. Ну, чтобы хоть как-то сообщить своей писанине жанровые признаки.

Кармазин промычал что-то невнятное.

– Ты думаешь, я не понял? Думаешь, я совсем глупый и не просеку поляну? Или что в Главлите купятся на красивое обрамление из одиннадцати рассказов и двух повестей, в которых никакой крамолы с микроскопом не сыскать, и проникнутся к тебе такой любовью, что пропустят и «Сон»? Там сидят звери – не чета мне, и Щукорацкому нашему не чета, и Двудумову, они еще «Материалы 1-го Всесоюзного съезда колхозников-ударников» изымали из библиотек…

– Да что такого-то?

– А то, что у тебя не человек главный герой, а мир.

– И что не так с миром?

– Так ведь не наш у тебя мир, – сказал Иван Яковлевич. – Неправильный. Не тот, который мы все хотели бы увидеть спустя двадцать лет, в соответствии с решениями партии и правительства.

– Ну, знаешь ли, – смутился Кармазин. – «Нам не дано предугадать»…

– Нам, может, и не дано, – возразил Иван Яковлевич значительным голосом, – а кому полагается, все дано. Уж тебе ли не знать, не мальчик, поди.

– Давай просто забудем, и все, а? – сказал Кармазин жалобно.

– Забудем… – проворчал Иван Яковлевич. – Легко тебе говорить. Он меня, может быть, зацепил за живое, этот твой мир. Хотя, казалось бы, что в нем особенного? Мир как мир… мирок… противненький такой… двадцать лет тому вперед. Послушай, откуда ты его взял? Может, ты знаешь что-то, чего никто не знает?

– Сам-то себя послушай, что ты несешь, – стесненно засмеялся Кармазин. – Что такого я могу знать о будущем? Пускай даже о самом недальнем? Ну кто мне подскажет?!

– Не знаю, не знаю… Ты же никогда фантастику не писал, можно сказать – на дух не переносил. Брось, я видел, как тебя всегда косоротило от этих пижонов… И вдруг – на тебе! Выпендрился!

– Скажешь, дурно написано? – ревниво спросил Кармазин.