Муки науки. Ученый и власть, ученый и деньги, ученый и мораль

О раннем сроке Гумилев сам вспоминает, что к 1939 году совсем «дошел», стал «доходягой». В Норильлаге зимой 1939/40 года с ним сидел Д. Быстролетов, который поместил свои воспоминания в «Заполярной правде» (23 июня 1992). Быстролетову нужно было подыскать себе помощника, чтобы вытащить из барака тело умершего. Один зэк растолкал доской спящего под нарами доходягу, им оказался Гумилев. У Быстролетова сложилось впечатление, что Гумилев имел «унизительный статус чумы», шестерки. Он, видимо, регулярно подвергался обычным унижениям этого люда. Быстролетов описывает его как предельно ослабевшего, беззубого, с отекшим лицом, этот доходяга еле двигался и с трудом произносил слова, был одет в грязную одежду. Никаких вещей у него не было.

Воспоминания Быстролетова некоторые подвергают сомнению, поскольку тот сам был до ареста чекистом (разведчиком), но воспоминания эти очень реалистичны и согласуются со всем остальным, что мы знаем об этом периоде жизни Гумилева. Для Гумилева это было особенно тяжело, потому что дворянская честь, уважение среды и сознание своей высокой миссии были частью его природы. Контраст самосознания со своей неспособностью противостоять гнусной реальности был для него особенно катастрофичен.

Этот период неизбежно должен был наложить отпечаток и на последующие, когда положение Гумилева улучшилось, когда он освоил статус Шехеразады и добился внимания и уважения солагерников, да и солагерники стали другими. Зэк низшей касты никогда полностью не переходит в верхнюю, ни в глазах окружающих, ни в собственном самоощущении. Сбросить это наваждение он может только со всем антуражем лагеря, откинув лагерь как кошмарный сон. Поэтому люди этого плана стараются не вспоминать лагерную жизнь, гонят от себя эти кошмары, очищают память, чтобы выздороветь от лагеря.

Однако необратимые изменения психики почти неизбежны и остаются после лагеря. У тех, кто выдержал испытания и завоевал уважение среды, не оказался внизу, воздействие лагерного прошлого может быть укрепляющим: он выходит из лагеря если не добрее, то сильнее, чем прежде. Те, кто был сломлен, кто не выдержал ужасных тягостей, не сумел отстоять свое достоинство во враждебной среде, навсегда ушиблены лагерем, у них изменилось общее отношение к людям; оно стало отчужденным и недоверчивым, самооценка стала нуждаться в постоянном подтверждении, самолюбие стало болезненным. Эти люди постоянно ищут, на чем бы показать свое превосходство над другими – в ход идет все: опыт, вера, национальность, пол…

Большой поклонник Гумилева и Ахматовой, М.М. Кралин вспоминает, как впервые увидел Гумилева на заседании Географического общества 22 января 1971 года, где Гумилев председательствовал, а доклад делала Нина Ивановна Гаген-Торн. Она – «такая же старая, матерая лагерница, как и он, сидя на сцене, прихлебывала маленькими глоточками кофе из маленькой чашки и невозмутимо отвечала на яростные филиппики возражавшего ей по всем пунктам Льва Николаевича… В кулуарах Нина Ивановна говорила, что лагерь по-разному действует на человеческую психику, что у Льва Николаевича, в этом смысле, хребет перебит на всю оставшуюся жизнь. Но, кажется, он и сам этого тогда не отрицал»[42].

Я думаю, что все то, что распространяется по России под названием гумилевского учения об этногенезе, не имеет ничего общего с наукой. Это мифы, сотворенные в больном сознании чрезвычайно одаренного человека под воздействием чудовищных обстоятельств его трагической жизни. Ненаучность этих талантливых произведений, абсолютно ясную всем профессионалам, он не видел и не понимал.

Между тем в некоторых своих работах он был действительно замечательным ученым, сделавшим великолепные открытия – это работы о циклических изменениях путей циклонов и влиянии этих изменений на жизнь и историю населения Евразии. Если бы он сосредоточился на этих явлениях, возможно, он был бы гораздо менее известен, но значительно более авторитетен в научном мире.

№ 9 (78), 10 мая 2011

7. Трезво о Льве Гумилеве: ответ критикам

Когда я направлял в редакцию «ТрВ» заметку о Льве Гумилеве, и я, и редакция понимали, что она вызовет, кроме поддержки, шквал возмущенных откликов. Так и произошло – за две недели накопилось более 60 откликов с комментариями в блоге «ТрВ» и других сетевых ресурсах. Некоторые просто бранят мою статью: она мерзкая, тон ее недопустимый и т. п. Образ великомученика Льва Гумилева слишком давно и прочно вошел в сознание целого слоя любителей околонаучной литературы как образ великого ученого. Я полон сочувствия и личного уважения к своему покойному коллеге и не сказал ни единого худого слова в его адрес. Но оценка его как ученого и общественного деятеля – совсем другое дело.