Муляка

Я лежала на верхней полке. Впервые в жизни не хотелось ни читать, ни курить, ни спать, ни пить. Не хотелось больше ничего. Бельё было белым и сухим, соседи — молчаливыми и трезвыми. Никто не задевал пяток, проходя мимо, как в плацкарте, и я вытянулась во всю длину. Я дремала, плакала и смотрела в окно. Не осталось запахов, звуков, времени — только перебор колёс и пролетающее за окном море. Я смотрела на него и думала, что морю, такому огромному, такому вечному, тоже одиноко. И люди, приехавшие к нему издалека, всё равно уедут, увезя загар и местное вино. Улетят чайки, уплывут рыбы. Жизнь замрёт, как будто погаснет. А на прибрежной гальке среди окурков, фантиков и разноцветного стекла будут сидеть похожие на шляпы ежи и пыхтеть, вспоминая о громкоголосых некрасивых существах, возносивших их высоко над землёй…

…В метро я еду в наушниках и с закрытыми глазами, поэтому едва не проезжаю мимо своей станции. В последний момент успеваю выскочить из вагона. На пути к выходу слышу позади себя заливистый собачий лай. Оглядываюсь и вижу летящую оскаленную морду дворняги. Она спешит к эскалаторам, и немногочисленные люди охотно уступают ей дорогу. Я тоже отскакиваю в сторону, собака прыгает на ступеньку среднего эскалатора и широкими прыжками несётся на волю. Эскалатор едет вниз. Запыхавшаяся собака понимает это не сразу. Она разворачивается, садится на ступеньку и воет. Так, воя, доезжает до низа, сходит на ровный пол и требовательно смотрит на меня. Морда её выражает желание цапнуть, и я, сделав безразличное лицо, нарочито медленно направляюсь к правому эскалатору — он едет вверх. Через несколько секунд мимо меня пробегает дворняга. Она радостно лает.