После 11 сентября 2001 г. западный мир разделился на антиисламистов и тех, кто ищет точки соприкосновения с мусульманами. Европейские либеральные и левые интеллектуалы обычно утверждают, что не будет повода для реального беспокойства, если успешно осуществлять программы по социально-экономической и культурной интеграции мусульман и других неевропейцев. Однако, по мнению ряда исследователей, эгалитарный социально-экономический ответ невозможен, поскольку уже нет ни эффективных государственных механизмов перераспределения богатства (они демонтированы неолибералами), ни былых экономических и финансовых возможностей. Перекладывание национальными правительствами обязательств перед обществом на региональные и муниципальные органы власти, болезненные процессы постиндустриальной экономической реструктуризации втягивают города и регионы в жестокую борьбу за рабочие места, прибыль и процветание. В результате неравенство по-прежнему нарастает, а следовательно, усиливается иерархичность социальных групп, что служит подспорьем для различных социальных движений, в том числе под знаменами религиозного и этнического фундаментализма.
Сегодня процессы глобализации все увереннее направляются транснациональными корпорациями и международными финансовыми институтами к обществу «одной пятой», где 80 % населения не будут иметь работы и жить «из милости» на подачки состоятельных 20 %, контролирующих все ресурсы. Как отмечает российский исследователь О. Храбрый: «Одно из главных противоречий нового века, по-видимому, будет заключаться не во взаимоотношениях эксплуататоров и эксплуатируемых (как прежде), а во взаимоотношениях эксплуататоров и эксплуатируемых с одной стороны и всеми остальными (т. е. 80 % “избыточного” населения мира) – с другой. Последние будут проситься: “Возьмите нас в эксплуатацию!” И будут бороться за то, чтобы их эксплуатировали».[166]
Речь идет о грядущем исчезновении среднего класса. А ведь еще в 1947 г. А. Тойнби писал: «Будущее Запада в значительной степени обусловлено судьбой его среднего класса». Его крушение в перспективе чревато крушением западного либерального общества. Сегодня же эти процессы, еще только начавшиеся, уже создают новые социальные барьеры, вызывают культурные расколы и, в частности, привели к возникновению в промышленно развитых странах, с одной стороны, массового антиглобалистского движения, с другой – массовых беспорядков на этнической и расовой почве (осенью 2005 г. во Франции и др.) и росту успехов правых антииммигрантских партий на выборах.На рубеже тысячелетий под воздействием мощных глобальных сил, перемещающих через национальные границы финансы, технологии, капитал, трудовые ресурсы в постоянно растущих масштабах, именно крупные города мира становятся главной ареной экономических и социальных изменений. Именно сюда направляются потоки новых мигрантов, именно здесь живет все больше и больше народу, уже сегодня именно в городах возникают и со всей остротой проявляются многие проблемы современности. В то же время мегаполисы обретают огромную геоэкономическую мощь, здесь концентрируется львиная доля штаб-квартир транснациональных корпораций, формируется пространство культуры и образования, образуются точки интенсивного роста новых организационных и логистических сетей.[167]
Французский исследователь А. Ралле иллюстрирует этот процесс на примере французской столицы: положение Парижа зависит теперь не только от его отношений с так называемой французской пустыней, но и от его принадлежности к сети городов мирового масштаба и значимости, к которым относится Лондон, Франкфурт-на-Майне, Нью-Йорк, Токио и др. В результате меняется образ поляризации пространства, и неравномерный рост в том или ином регионе объясняется не столько господством одного полюса над зависимыми территориями, сколько динамикой отношений данного полюса с другими полюсами того же ранга.[168] Функции управления и контроля над экономикой все в большей мере ассоциируются с небольшой группой мегагородов, где сосредоточены высококвалифицированные профессионалы, связанные с мировыми финансовыми рынками. Лондон, Нью-Йорк, Франкфурт-на-Майне и Токио усиливали свой контроль над международными финансовыми рынками на протяжении последней четверти ХХ века. Таким образом, «глобальность» города определяется его местом и деятельностью в рамках сети, которая связывает его с другими глобальными городами. «Глобальный город – это не место, а процесс, – утверждает М. Кастельс. – Процесс, посредством которого центры производства и потребления развитых услуг и местные общества, играющие при них вспомогательную роль, связываются в глобальные сети на основе информационных потоков, одновременно обрывая связи с районами, удаленными от промышленного центра».[169] В результате этого все более стратифицируется иерархия городов, районов метрополий и регионов в мировом масштабе.