Мунсайд

Мы разошлись, договорившись встретиться у юриста на следующей неделе. Мобильного телефона у Седрика не было, он дал мне свой адрес. На прощание сказал, что не может вернуть мне собаку, но будет не против, если я изредка буду с ней гулять. Предложение меня не заинтересовало. Пес больше не был моим Полли, как и я не была маленькой девочкой.

Что я имела в остатке? Спасенная жизнь матери Уоррена, о которой он не должен был узнать. Отданное тело некроманту – не самая большая потеря в моей жизни, но примириться с ней я вряд ли когда-нибудь смогла бы. Но главное – закон обратной лестницы и Ленор. Мы знали мотив и подозреваемых. Наконец-то дело сдвинулось с мертвой точки, и у меня была хотя бы одна зацепка.

У двери стояла огромная коробка, подписанная моим именем. Я даже испугалась, думая, что спугнула удачу. Но там оказались мои вещи с мемориала. Я приняла их с не свойственным мне спокойствием, лишь единожды дрогнув, припоминая свою истерику.

Я разложила все прямо в коридоре, у лестницы, понимая, что деть мне их некуда. Детские воспоминания, связанные с каждой потрепанной игрушкой, безделушкой, платьицем или фотографией, оказались осквернены. Теперь я смотрела на них с неприязнью, думая, куда мне их спрятать. Наверное, на чердак.

Но кое-что меня действительно поразило, даже испугало. Я не приметила их в общей куче у мельницы. Три книжки из десятка других были перевязаны черной похоронной лентой: Библия, «Алиса в Стране чудес» и «Ивейн, или Рыцарь со львом».

6. Оцепенение

Дорогой Кави.

Вспоминая эти восемьдесят два дня, проведенных в Мунсайде, я пытаюсь посчитать из них простые, когда ничего не происходило: я ходила в школу, общалась с друзьями, меня не пытались убить или я безуспешно старалась разгадать новую загадку. Эти дни я вспоминаю с радостью.

В них не было тебя.

Твоя Ивейн

Ивейн

– Что у тебя нового, Ивейн? – спросил Трикстер, покачивая ногой.

С каждой новой встречей он все больше и больше оттаивал, открывая свою истинную сущность. Я же сильнее замыкалась, тщетно пытаясь взять себя в руки и не сказать лишнего. Наивные вопросы превращались в истерику, к концу каждой беседы я чувствовала себя морально опустошенной и одновременно перегруженной. Мысли становились материальными, приобретали вес и давили на меня изнутри.

Что нового? Много чего случилось со времени последней встречи, но ничего из этого нельзя было говорить Трикстеру. Да и я была уверена, что он все это знал, если не сам придумал и устроил.

– Я написала завещание. – Брови Трикстера приподнялись вверх, он довольно цокнул и даже хихикнул. – Библиотеку – Уоррену, особняк и имущество – Вольфгангу, а если не Вольфгангу, то семье Брутто.

На последнем настаивал юрист. Не на семье Брутто, конечно, а на плане «Б». Кажется, он надеялся, что я все отдам Комитету или Асмодею, но, вспомнив тесную квартирку Каспия, я решила, что лучше отдать ему. Он много для меня сделал.

– Уоррен… человечишка, – задумчиво промычал Трикстер. – Ты не размышляла о том, что проецируешь на него свои отношения с Кави?

Я взвыла от новой головной боли. Знала ли я, что все мое поведение – лишь следствие детства и не более? Конечно, я догадывалась, что это основа психоанализа, но должно же быть еще что-нибудь.

Трикстер улыбнулся, как истинный садист, в ожидании моей рефлексии или опровержений.

– Да, признаю.

Трикстер разочаровался, даже немного нахмурился. Тактика ведения с ним «ментального боя» оказалась очень простой: смирение. С ним просто нужно было соглашаться, даже не слушая, что он говорит. Трикстер утыкался в стену и все пытался извернуться, чтобы подколоть меня больнее. Самым опасным его оружием оказался эдипов комплекс по отношению к Кави. Это было очевидно, но настолько извращенно, что я почувствовала себя грязной и мерзкой. Мальчики часто в детстве говорят матерям, что, когда вырастут, женятся на них. Кави я об этом не говорила, но по-детски намекала и, конечно, мечтала. Сейчас наши отношения были еще более запутанными, и мысль о том, что надо вернуть ему эти чертовы книги… Боже, книги. Только не сейчас.

Я ответила тогда Трикстеру, что сейчас относилась к Кави больше как к сыну, которого надо уберечь и о котором следует позаботиться. На что он процитировал мне что-то с названием «материнское и генитальное».

Мы будто играли в шашки, где каждый пытался уберечь все, не позволяя съесть ни другому, ни самому. Мы зашли в тупик, гоняя однотипные темы по кругу.

– Ты боишься смерти?

Я перевела взгляд на отражение в стеклянной поверхности шкафа картины «Девушка и Смерть». Не зря я тогда подумала, что Трикстер повесил ее специально для меня.