Муравечество

В зале аншлаг. Уверен, это как-то связано с кондиционированием и асбестом, обязательными для всех нью-йоркских театров со времен трагедии на спектакле «Ад, мы и господа», но меня радует подобная явка. Поскольку с тех пор, как Бродвей переборщил с мюзиклом «Дальше по коридору и налево», основанном на эпизоде с Дональдом Транком в «Один Дома 2», который продюсировали Скотт Рудин и отдел мюзиклов Белого дома под управлением робота Стивена Миллера, в театре наступил спад. Та пьеса пересказывала классическую рождественскую историю с точки зрения Дональда Транка. Конечно, нового протагониста исполнил поразительно одаренный поющий и танцующий робот-Транк, но публике показалось, что цена (от трехсот долларов) за тридцать пять секунд хронометража завышена. Туристы (большинство — сторонники Транка) взбунтовались, тратили все дальнейшие «туристические» время и деньги в различных магазинах М&М, усеивающих город. Последовавший мюзикл М&М «Молочный шоколад» с рэпом от Эминема^[175] слегка оживил бродвейскую сцену, но даже он закрылся спустя два месяца, когда Транк снес театр прямо во время постановки.

Не могу сказать, что полностью понимаю эту пьесу. Похоже, Барассини играет Владимира Набокова, но, видимо, по юридическим причинам здесь его называют Адамом Никельсом Джакоби, и вдобавок к тому, что он лепидоптеролог-любитель, он еще и гей-ковбой на родео / бродвейский актер, влюбленный в слепого адвоката по гражданским правам / бывшего космического малыша, исполненного Кастором Коллинзом. В их совместных сценах действительно чувствуется напряжение, и они играют как симулированный, так и настоящий сексуальный акт. Меня бежит смысл применения как реального, так и притворного секса, но, должен признаться, и тот и другой — услада для глаз. Впрочем, моя любимая сцена — и это гвоздь спектакля, — когда раскрывается задняя стена из коконов и выпускает на публику «вылупившихся» бабочек, словно заявляя: «Важно быть верным себе. Вы тоже можете стать чем-то прекрасным».

Я ловлю себя на том, что пружиню шаг, когда выхожу из театра и возвращаюсь обратно в пожар с сотнями выпущенных разноцветных бабочек за спиной, которые почти мгновенно вспыхивают и сгорают дотла.

Стая бабочек называется калейдоскопом.

Кто-то собирает сотни монет, которые рассыпал посреди 10-й авеню, стараясь не попасть под машины, под огонь, под орды людей. На нем белые джинсы, топ-сайдеры без носков. Футболка черная, с белым росчерком «Найки». Он красив, с татуировкой и с черными кудрявыми волосами. И я его не ненавижу. И я не осуждаю тщетность собирания сотен рассыпанных монет, пока вокруг горит мир. В конце концов, мир всегда горит. Мир горит всегда.

Он замечает, как я на него смотрю, бросает настороженный взгляд. Я не формулирую повод, чтобы ненавидеть его и за это. Я изменился.

Вот что я больше не думаю.

Я не думаю: «Почему у того младенца сережки?»

Я не думаю: «Эта красотка считает себя такой исключительной». Я не думаю, что она никогда меня не полюбит.

Я не думаю: «Вон бездушный бизнесмен».

Я не думаю: «Жиробас».

Я не думаю: «Тебе что, правда так нужна хипстерская шапка в такую жару?»

Я не думаю: «Эй, здесь тебе не парковка, приятель».

Я не думаю: «Как называется противоположность косолапости, потому что у того парня именно она? Утколапость?»

Я не думаю: «Блин, как смешно она бежит».

Я не думаю: «Господи, ей бы я зарылся лицом между ног».

Я не думаю: «Толстое быдло».

Я не думаю: «Стоит ли беспокоиться из-за того, что на меня идет черный пацан?»

Я не думаю: «Эй, придурок, очевидно же, что обслуживания мобильных уже нет».

Я не думаю: «У тебя слишком жирная задница для таких шортов».

Я не думаю: «Скучный, неинтересный человек».

Я не думаю: «Бандит».

Я не думаю: «Обязательно так афишировать свое лесбиянство идиотскими асимметричными прическами?»

Я не думаю: «Мудила, ну кто задвигает солнечные очки на затылок?»

Я не думаю: «Почему я тебе не нравлюсь?»

Я не думаю: «Почему я тебе не нравлюсь?»

Я не думаю: «Почему я тебе не нравлюсь?»

Я не думаю: «Мир был бы куда лучше, если бы люди не осуждали других».

Я не думаю, что тот, кто говорит «Иисус», всучивая мне флаер с Иисусом, жалкий.

Я беру флаер.

Я не думаю: «Смотрите, гей».

Я не думаю: «Слушайте, нет ничего плохого в том, чтобы быть геем, но обязательно это так афишировать?»

Я не думаю: «Почему хасидизм требует одеваться так немодно?»

Я не думаю: «Джинсы с фабричными дырками — это просто жалко».

Я не думаю: «Спасибо, я уж как-нибудь сам могу порвать себе джинсы».

Я не думаю, что та картина в витрине галереи совершенно любительская.

Я не думаю: «Дамочка, твоя подтяжка лица никого не обманет».

Я не думаю: «Ты тоже постареешь, пацан».

И не только потому, что уже не постареет.

Я не думаю: «Мне жалко сайентологов».

Я беру его флаер.

Я не думаю: «Надо специально стараться по-доброму смотреть на женщин в хиджабах, чтобы они не чувствовали себя неуютно».