Муравьи

Воин номер 103 683 и старик 4000-й уже достаточно долго пробираются по знаменитому туннелю. Здесь сыро, хотя протечек нигде не видно. Город термитов стоит на другом берегу. Впрочем, термиты пользуются этим же туннелем, чтобы проникнуть на территорию федератов. До сих пор у них был молчаливый уговор: под землей никаких стычек, все ходят туда-сюда беспрепятственно – и термиты, и муравьи. Но если бы одна из сторон вдруг решила объявить себя главной, другая, ясное дело, попыталась бы перегородить или затопить проход.

Они идут по длинной подземной галерее, которой нет конца. Одна беда: водная масса у них над головой очень холодная, а под землей еще холоднее. Каждый шаг дается все труднее. Если они здесь заснут, то уже навсегда, и им это известно. Потому муравьи ползут вперед, и только вперед – к выходу. Они выбирают из своих общественных желудков остатки белков и глюкозы. У них одеревенели мышцы. Наконец, вот он, выход… Выбравшись на вольный воздух, совершенно продрогшие 103 683-й с 4000-м засыпают прямо посреди дороги.

Продолжая движение в грязи и кромешной тьме, комиссар Билсхейм невольно погружается в раздумья. Хотя думать здесь особенно нечего – иди себе да иди, и так до самого конца. Если только он есть, этот конец…

Разговоры идущих гуськом за Билсхеймом шестерых жандармов стихли. Прислушиваясь к их хриплому дыханию, он думал, что на самом деле стал жертвой несправедливости.

Что ни говори, а он уже давно мог стать главным комиссаром и получать приличную зарплату. Он хорошо выполнял свою работу, нередко перерабатывал и успел раскрыть добрый десяток дел. Единственное – его дальнейшему продвижению по службе всегда мешала Думен.

Вскоре такое положение стало для него невыносимым.

– Ну и черт с ней!

Все остановились.

– Все в порядке, комиссар?

– Да, да, в порядке, двигаем дальше!

Стыд и позор: он уже разговаривает сам с собой. Билсхейм закусил губу, поклявшись, что будет держать себя в руках. Однако не прошло и пяти минут, как он снова с головой ушел в свои мысли.

Он ничего не имел против женщин, просто ему не нравились дуры. «Эта старая ведьма с трудом читает и пишет, она не довела до ума ни одного дела, и нате вам – ее назначают начальницей целого отдела и передают в подчинение аж сто восемьдесят полицейских! Да и получает она теперь раза в четыре больше моего! А еще говорят: идите служить в полицию! Тут уж точно без постели не обошлось – иначе ее предшественник нипочем не стал бы рекомендовать ее повысить. Ко всему прочему, она назойливая, как муха, и вечно сует нос, куда не просят. Она науськивает всех друг против друга, сама работает спустя рукава, зато везде и всюду строит из себя важную птицу…»

Билсхейм внезапно вспомнил один документальный фильм – про жаб. В брачный период они так возбуждаются, что запрыгивают на все, что шевелится: на самок, самцов и даже на камни. Они сжимают брюхо партнеру, выдавливают икру и потом оплодотворяют ее. Те из них, кто обжимает самок, получают удовлетворение. Те, кто обжимает самцов, ничего не получают – они просто меняют партнера. Те же, кто обжимает камни, натруживают лапы и бросают это дело.

Но бывают и особые случаи: некоторые жабы покушаются на земляные комья. Дело в том, что комок земли такой же мягкий, как брюхо самки жабы. И они обжимают его без устали. И могут заниматься этим дни напролет, думая, что стараются не напрасно…

Комиссар улыбнулся. Быть может, стоит объяснить любезной Соланж, что можно вести себя и действовать и по-другому, более эффективно, и что не нужно связывать подчиненных по рукам и ногам и напрасно нервировать их. Но он сомневался, что когда-нибудь решится на это, поскольку в глубине души у него жила мысль: скорее всего, он сам оказался не на своем месте, когда поступил на эту чертову службу.

Жандармы у него за спиной тоже предавались мрачным размышлениям. Безмолвный спуск всем им действовал на нервы. Они уже битых пять часов шли без передыху. Кто-то думал потребовать себе награду после того, как закончится эта авантюра; кто-то – о женах и детях, о машинах и о пиве…

НИЧТО: Что может быть приятнее, чем перестать думать? Осушить бурный поток идей более или менее полезных или в той или иной степени важных. Остановка мысли! Человек как будто умирает, но при этом живет. Становится пустым местом. Возвращается к высшим истокам. И уже ни о чем не может думать. Превращается в ничто. Вот уж действительно – истинно честолюбивое и благородное стремление.

Эдмонд Уэллс

Энциклопедия относительного и абсолютного знания

С первыми лучами солнца неподвижные тела обоих солдат, пролежавших всю ночь на илистом берегу, оживают.