Семен Чернов не спал третьи сутки. У него была одна версия: утопиться. Смотреть на парня без слез не мог даже Юра. Да Юра вообще ни на кого смотреть без слёз не мог. Уже давно рассвело, а ему так и не удалось пристроить на видное место вторую эпистолу похитителей.
В десять часов утра обезумевший физрук бросил послание под дверь Василисы и умчался в неизвестном направлении. Говорят, его видели в стельку пьяным на пляже санатория «Сушёный краб». Да только это всё слухи.
Василису же до самого обеда терзали смутные сомнения: отдавать начальству найденное письмо или нет? Всё решил случай. Как обычно, возвращаясь из столовой чуть позже остальных, она наткнулась на Семёна. Стеклянные глаза парня даже не задержались на ней.
И Василиса решилась. Она зашла в палату, где ранее жил похищенный Красницкий.
– Ребята…
Пятнадцатилетние парни, большинству из которых можно было дать все двадцать, молча смотрели на нее. Смотрели с недоверием и страхом: у них до сих пор саднили рубцы на задницах. После антенны от рации начальника лагеря.
– Я не могу вас заставить, – тихо начала Василиса. – Я знаю, вы недолюбливали Красницкого. Мне не интересно, почему. Но скажите мне, с какой балды Чернов должен отдуваться за всю эту ботву?
– Мы уже всё рассказали, всё что знаем, – отрезал тинэйджер. – Так что не фига.
Василиса улыбнулась:
– Вы не поняли, черти. Я пришла не спрашивать… Сколько времени прошло с начала смены?
Подростки озадаченно переглянулись.
– Восемь дней.
– Точно, красавчик. И, наверняка, вы еще не профинтили всё свое «бабло»…
– Вы чо, тетя? – завопил юноша с торчащими ушами. – Сначала отлупили, теперь последнее…
– Тихо, – шикнул на него «самостоятельный». – Послушайте, базар у вас занятный. Но если без дураков, я пока ни черта не понял.
– Чего ж тут непонятного? – удивилась вожатая. – Я говорю, если бы каждый из вас скинулся хотя бы по тысяче, мы смогли бы набрать на выкуп. Но если все эти «чупсы» с «чипсами» для вас важнее судьбы хорошего человека, который, кстати, ни разу вам ничего плохого не сделал…
– Стой, – сказал «самостоятельный». – Я догнал. Деньги не проблема, мы забошляем. Но вчетвером «тридцатник» нам все равно не наскрести, вот в чем загвоздка.
Оставалось только радостно потереть руки, что Василиса и проделала.
– Спасибо, черти. Я ведь не столько за деньгами к вам пришла, сколько за помощью. Вот если бы вы поговорили с другими парнями из вашего отряда…
Ушастый осклабился:
– Без вопросов, тетя!
– Только одна просьба… Семену – ни слова. Вообще никому.
– Заметано.
– И подсуетитесь: я должна быть на пирсе в Туапсе без пятнадцати три, – девушка глянула на часы. – Мама! У нас меньше двух часов…
А тем временем с седьмым отрядом творились странные вещи. Алексей Макаров смотрел на Спартака как баран на новые ворота. Это был уже пятый ребенок, который затребовал выдать сразу целую тысячу на «карманные расходы». Но смотрел он на Спартака недолго – пока тот еще раз не открыл рот:
– Тысяч-у-у рубле-е-ей го-о-о-ни!
Голос мальчугана крепчал с каждым днем. В нем появились новые мощные вибрации, способные в клочья порвать перепонку обычного человека. У Алексея Макарова, как у натуры утонченной, все остальное в организме тоже было утонченным. В том числе и перепонки. Он сжал свою голову в ладонях и пулей выскочил из вожатской.
Спартак заговорщицки подмигнул Василисе. В другое время эта сценка непременно бы ее рассмешила. Сейчас же она просто кивнула и задумалась. Да уж!
Сначала самым трудным представлялось собрать деньги. Ей казалось, что эти зажравшиеся сынки богатеньких родителей лучше треснут от обжорства, чем откликнутся на просьбу о помощи. Но все вышло не так. Она ошибалась. И на душе от этого было хорошо, как от стакана настоящего новороссийского шардоне.
Но вот деньги оказались у нее в руках, а что дальше? Ехать в Туапсе одной? Глупо. А кого взять, Алексея Макарова? Не смешите: как только он узнает о ее плане, о нем тут же будут знать Саша, Гурий Денисович, весь лагерь. Макаров растрезвонит об этом хотя бы потому, чтобы избавить себя от необходимости ехать с ней. Действительно, зачем это ЕМУ?
Но если так, то с кем же ехать в Туапсе?
На уме у нее давно вертелась одна кандидатура. Этой кандидатурой был поэт Вениамин Чавкин.
Однако, не дождавшись, пока его найдут, феноменальный стихоплет явился к Василисе сам.
– Что сидишь сиднем, попу радуя? – распахнув дверь ногой, с апломбом продекламировал он. – Выдь, освежи ее ветра прохладою!
– Привет, Пушкин фетообразный! – оживилась Василиса. – Я только подумала о тебе, а ты уж тут как тут. Нет, мы с тобой все-таки родственные души: ты мысли мои читаешь.
Не дав себе и секунды на размышление, Чавкин выдал:
– Мы с вами родственные души,
Но, черт возьми, что за дела?
Поэта сердце – вам не груша:
Нам породнить пора тела!
Через час они уже спускались к трассе.
– Сашкина, вернись! – кричала вдогонку старшая вожатая. – Кожу сдеру!!!
– Кожу сдеру, – прижимая к груди томик стихов Шарля Бодлера, в ужасе повторял Вениамин Чавкин, – я с тебя поутру…