Мургаш

На первом же совещании было решено, что мы с Тоне осмотрим места будущих партизанских действий, а Митре останется в Софии. На него мы возложили ряд организационных задач, первой из которых было снабжение нас оружием и продовольствием.

Во второй половине мая Тоне и я, одетые как туристы, тронулись к Мургашу. Ноги мягко ступали, утопая в прошлогодней листве вековых буковых лесов, где было темно даже днем. На Злой Могиле нас встретил звон многочисленных колокольчиков. Неподалеку паслось более ста овец, а посредине стада, словно сойдя с картины, стоял, опершись на толстый посох, пожилой овчар.

— Бог в помощь, дедушка!

— Доброе здоровье! Куда направляетесь?

— На прогулку.

— Откуда вы?

— Из Софии.

— Так, так… Верно говорят, что у софиянцев нет других забот, — проворчал дед и замахнулся палкой на сбившихся в кучку овец.

Тоне открыл коробку с сигаретами:

— Закуривай!

— Спасибо…

Пастух взял сигарету, постучал ею о почерневший ноготь, затем вытащил трут и огниво и долго выбивал искру.

Дед Цветан, так звали старика, был из села Елешницы. Всю жизнь он провел здесь, в горах, и никто лучше него не мог рассказать нам о здешних местах и людях. Он оказался очень разговорчивым, хотя и держал себя вначале довольно неприветливо.

У деда Цветана нашелся хлеб трехдневной давности, вино семилетней выдержки, свежее молоко и брынза. Все это он предложил нам. Вечерами сидели мы у огня, курили, разговаривали.

Дед Цветан оказался русофилом, с удовольствием рассказывал про поход генерала Гурко, о котором знал от своего отца, описывал пути, по которым прошли разведчики генерала, показывал места, где когда-то находились окопы.

Нашей главной задачей было научиться ориентироваться среди моря хребтов во всякое время — днем и ночью, в дождь и туман, разведать, где проходят дороги и находятся колодцы, где расположены загоны для овец, где удобнее всего устроить место для засады, что представляют собой местные полицейские и сельские кметы, полевые сторожа и лесники. Все это мы постепенно узнавали от нашего пастуха.

Сначала запомнили названия хребтов, затем узнали все о дорогах и колодцах, а вечером возле костра повторяли маршруты и подробно расспрашивали старика обо всем виденном нами во время дневных скитаний.

Каждый день мы проходили по нескольку десятков километров по трудной, незнакомой местности. Вечером возвращались усталые, но довольные, потому что места эти действительно оказались пустынными, люди встречались редко.

Во все близкие и дальние загоны мы приходили с приветом от деда Цветана, и пастухи принимали нас как своих. Они угощали нас пенистым молоком, а мы их — сигаретами.

Партизаны в этом краю тогда вообще не появлялись, так что никому не казалось подозрительным наше долгое здесь пребывание.

Представление деда Цветана о софиянцах как о бездельниках, по-видимому, разделяли и остальные пастухи. До конца нашего пребывания на Злой Могиле дед Цветан верил, что мы лодыри, без дела шляющиеся по пустынным горам.

Позднее, будучи партизанами, мы несколько раз навещали старика, снова ели его черствый хлеб и пили молоко, но он так и не понял, кто были случайные его гости.

На седьмой день вечером, лежа возле костра, мы с Тоне решили, что пора возвращаться в Софию.

— Правда ведь, эти наши горы словно созданы для гайдуков?

— Да.

Тоне задумался.

— Много воевод знает Мургаш. Среди них была и Рада-воевода. Из своего ружья она сбивала сокола в небе, и турки боялись ночью ходить по этим горным тропам, так как никто не знал, где его настигнет гайдучья пуля…

Я закрыл глаза. После утомительного дня мне было не до разговоров. Да и сон одолевал. Тоне подумал, что я сплю, и, присев возле огня и обхватив колени руками, тихонько запел какую-то старую, очень старую песню. Я заслушался, и вот на моих ногах появились гайдучьи онучи, в руках — меткое кремневое ружье, а у пояса — острая сабля. Тут воевода вдруг вскочил на большой камень возле нас, развернул знамя, и в тишине зазвучал его голос:

— Вставай, Добри!..

Я открыл глаза и поднялся на локтях. Надо мной склонился улыбающийся Тоне:

— Пора в дорогу!

Солнечные лучи стрелами пронзили небо. Дед Цветан выгонял из загона свою отару.

9

1 июня 1942 года. Девять часов вечера. Мы вдвоем с Тоне сидим в комнате у Петко. Тетка Райна суетится вокруг нас, все время то выходит из комнаты, то возвращается и в десятый раз спрашивает:

— Закусить не хотите?

— Нет, тетя Райна. Теперь после твоего угощения трое суток будем сыты.

Сунув руки под фартук, она вздыхает:

— Ох, ребятки…

Снова осматриваем оружие. Когда ходили на разведку, у нас были только дамский пистолетик и две гранаты. Теперь же к этому прибавились маузер, парабеллум и охотничьи ножи. Для начала совсем неплохо. Имея три пистолета, сто двадцать патронов и четыре гранаты, можно вступить в бой с полицией.

С сегодняшнего вечера мы партизаны — Тоне, Иван и я. С сегодняшнего вечера мы должны забыть, как нас называли жены и друзья, и стать: Тоне — Цветаном, Иван — Митре, а я — Лазаром. Даже когда мы одни.