Мургаш

Спустя миг Стефка уже схватила Аксинию, а Пушо и Гошо жали мне руку. Подошла мать Добри — стройная, красивая пожилая женщина с высоким лбом, со спокойными глазами. Баба Гана сразу покоряла каким-то необыкновенным обаянием. «Какой же красавицей была она в молодости!» — мелькнуло у меня в голове. Отступив на шаг и не повышая голоса, она протянула руки к Стефке:

— Дай ребенка!

Баба Гана взяла Аксинию на руки, отодвинула ее на миг от себя, чтобы лучше разглядеть, как это делал и Добри, когда увидел впервые, и в ее голосе зазвучали нежные нотки:

— Лазарова дочка к нам приехала!

И понесла ее в дом. Через несколько минут она снова показалась в дверях. На Гане был новый фартук. В одной руке она держала Аксинию, в другой небольшую корзиночку.

— Пойду покажу внучку.

Мне хотелось сказать, что дочка устала, но я вдруг вспомнила, что мать Добри вырастила десятерых детей. Уж она-то знает, как обращаться с ними!

В воротах показались соседи:

— С гостями вас, бабушка Гана!

До самого вечера в дом один за другим шли соседи и родственники, приятели Добри. Они крепко жали мне руку и наклонялись над люлькой Аксинии.

Вечером в доме остались только родные. Бабушка Гана, Стефка, Пушо и я с Аксинией укладывались спать в большой комнате на первом этаже, а Гошо с женой — в маленькой комнате. На втором этаже жили учителя.

Палуша, жена Гошо, приехала сюда недавно. Так как ей еще не было шестнадцати лет, поп не захотел их венчать. Это была милая, скромная девушка. Каждый раз, заслышав шаги Ганы, она вздрагивала: властный и сильный характер этой женщины, видимо, пугал ее. Палуша полюбила меня. Когда мы все вместе собирались в комнате, она всегда старалась сесть рядом со мной.

Стефка расцветала на глазах. Улыбка не сходила с ее лица, а смех наполнял весь дом.

Гошо, который еще не служил в армии, старался казаться взрослее, чем был. Говорил он медленно и веско.

Настоящим и полновластным хозяином в доме была бабушка Гана. Начиналась у детей какая-нибудь ссора — одного ее взгляда было достаточно, чтобы воцарился мир. Все знали, что будет так, как она скажет, и не пытались спорить с ней.

Гошо был единственный мужчина в доме. Вся работа к поле лежала на его плечах, но, когда надо было идти в общинное управление — вести переговоры о налогах и поставках, отправлялась Гана. Соседи уважали Гану, но боялись ее острого языка.

Когда собирали разверстку, в соседних домах всегда поднимался шум. Общинные служащие ругались, ругались и хозяева, спорили из-за каждой мерки зерна, из-за каждого мотка шерсти.

В середине лета однажды ранним утром перед общиной остановился небольшой автобус. Из него вышли несколько полицейских и шпиков в штатском. Предводительствовал Манто.

Из нашего дома видно все село как на ладони. Виднелось и общинное управление, до которого по прямой было не больше пятисот метров.

— Лена, полиция! — Голос бабы Ганы был спокойный и ровный.

Я всегда при себе носила письмо, которое прислал мне Добри с Мургаша. Это было единственное, что мне хотелось сохранить, что никак не должно было попасть в руки полиции.

Я вынула его и подала бабушке Гане:

— Спрячь его, мама!

Затем оделась и приготовила вещи, которые надо взять с собой. Я была уверена, что меня арестуют.

В это время в общинном управлении заседали сыщики, кмет и сборщик налогов.

— «Этот» появлялся здесь? («Этот» был Добри.)

— Не замечали. Его жена здесь.

— Тогда возьмем ее.

Кмет согласился:

— Правильно.

— Нет, не правильно, — поднялся сборщик. — Вы ее возьмете и уедете, а он придет в одну прекрасную ночь и всех нас перережет. Лучше оставьте ее в покое, а ему мы устроим засаду. Только так его можно поймать. Если узнает, что его жена здесь, может попасться на эту удочку и прийти сюда. Вот тогда…

— Пусть будет так! — решил Манто. — А сейчас проводите меня к ним домой. — Манто в сопровождении трех сыщиков и рассыльного из общинного управления отправился к нашему дому.

Солнце уже стояло высоко в небе, когда раздался стук в ворота. Один сыщик остался во дворе, другие вошли в кухню.

Манто сразу обратился к Гане:

— Будем обыскивать.

— Ваша власть, обыскивайте.

— Не умничай! — огрызнулся Манто.

— Я в своем доме! — смерила его взглядом Гана.

— В своем, пока мы его не спалили.

— И тогда он останется моим.

— Ну! — обернулся Манто к своим помощникам. — Чего рты разинули?

Двое разбросали постели, заглянули под кровать и перешли в кухню. Там находился глиняный кувшин с патронами. Там же стоял и сундук с мукой, фасолью и луком. Валялось разное тряпье и половики, словом, все, что уже и не нужно в доме, но у хозяйки не хватает смелости выбросить. Сыщики порылись, порылись и ушли из кухни.

Я взглянула на бабушку Гану. На ее лице не дрогнул ни один мускул. Словно и не было ничего такого, что бы могло ей стоить жизни.

Затем сыщики поднялись в комнату, где спала Аксиния. Манто склонился над люлькой. Я сделала шаг вперед. Гана меня оттолкнула. Она стояла, опершись на другой край люльки.

— Это чей ребенок? Того?

— Его.

Оба выпрямились. Их взгляды скрестились. Стальной блеск в глазах бабушки Ганы заставил Манто отступить на шаг.

— Это его жена?

— Да.

— А он где?