Мурло

Он зашёл, а она пристегнула Верного к цепи и пошла с Домрачёвым в дом дяди Жоры.

Домрачёв, размахивая руками, зашёл первым. Когда Катя вошла, он закрыл за ней дверь. Ей хотелось поскорее забрать письмо, уйти и больше никогда не видеть этого человека, потому что, несмотря на сочувствие, она побаивалась его и ей было очень неуютно находиться с ним в одном доме.

— Ну, где оно?

— Кто?

— Письмо, Степан Фёдорович.

— Ах, письмо… Тебе которое?

— Письмо от дяди Жоры, — занервничала Катя.

— От дяди Жоры… — он тоже заволновался.

«Где теперь его искать?» — подумал Степан.

— Сейчас поищем, — сказал Домрачёв Кате и полез в печь.

— Степан Фёдорович, прекратите шутить, пожалуйста. У вас очень плохо получается.

Он согнулся в три погибели и начал возиться голыми руками в печи.

— Да какие шутки, Кать? — прокряхтел Домрачёв.

— Ну вы же себе все руки замараете. Будете ходить, как шахтёр.

— Замараете… Гарум, говорят, углём очищали, чтоб без гадости всякой…

— Что за гарум?

— А ты не пробовала?

— Нет, что это?

— Это знать надо! — крикнул он, поднялся, взял в руки кочергу и повернулся к девушке. — Пикнешь — зашибу.

Катя проглотила слюну и засеменила к выходу.

— Стоять! К ноге! — крикнул Домрачёв.

— Степан Фёдорович, ну вы чего устраиваете? — дрожащим голосом залепетала Катя.

— Нет, это вы чего устраиваете?! Где мои деньги?! Мне гарум купить надо! — закричал он и засмеялся.

— Вы же их сами вчера порвали, — не понимала Катя. Она тоже нервно засмеялась, ещё не в полной мере осознавая опасность.

— Дурочку не включай, пожалуйста. И из меня дурака не делай. Я полвека дураком по будильнику!.. Дайте-ка теперь вздремнуть! Мне просто нужны мои монеты и ключи. Сдались мне твоя жизнь, твоё богатство, — сказал он и захихикал.

— Какие монеты, Степан Фёдорович? — сказала Катя. По её щекам покатились слёзы.

— Царские, золотые. С мордой и буквами! Какие ещё? — серьёзно спросил Домрачёв.

— Ну вы чего, шутите, что ли? Мне такие шутки не нравятся. Давайте мне письмо, и я пойду, — ответила она и, поняв, что Домрачёв не собирается ничего отдавать, кинулась к выходу.

Степан схватил её за локоть и поволок за собой. Она брыкалась, билась, кусалась, и тогда он ударил её по голове загнутым углом кочерги. Девушка села на пол и стала смотреть на своего мучителя мокрыми, непонимающими, испуганными, но непокорными глазами.

— Я с тобой шутить не собираюсь. Мне просто нужны мои деньги. Отдай ― и будешь жить, — сурово говорил Домрачёв. — Богатеть! Я вас, кошатники, обогащу! Будете у меня на орбите летать, интернет делать будете! Где деньги?

— Да вы с ума сошли! Какие деньги?! — кричала заплаканная девушка.

— Молчи, молчи! Не хочешь по-хорошему. Значит, будем по-плохому. Как бы это тебя так…

— Степан Фёдорович, прошу вас, включите мозг!

Он начал обходить её. Домрачёв не знал, что с ней делать, кроме как пытать. От этого он злился ещё сильнее. Ему в голову пришла мысль прикрыть нос и рот девушки. Но не успел он как следует прижать свою холодную ладонь к её губам, она с силой вцепилась в его безымянный палец зубами. Домрачёв дёрнулся и слегка ударил девушку кочергой по голове. Она упала и стала кричать:

— Помогите!

Её крик был истошным и напоминал рёв забиваемого зверя. Домрачёв, увлёкшись, бил Катю и уже не помнил почему. Он только злился, когда кочерга приходилась мимо головы и отчётливый ритм, который он с таким трепетом выводил, сбивался. Катя с явственной остротой чувствовала каждый удар: они отдавались волной невыносимой боли по всему телу. И самое жуткое в этой расправе было то, что она во всех деталях видела ужасное, безумное лицо своего карателя, похожее на свиное рыло. Она была совсем одна в заброшенном доме с этим воплощением человеческого уродства. Ей казалось, что время свернулось в кольцо и бесконечно проигрывало одно и то же мучительное мгновение.

Она боялась, что не мучения, а Степан Фёдорович будет длиться вечно, не жить, а именно длиться. И ей было страшно, потому что перед ней был не человек. А нечто другое. Она боялась смотреть этому существу в глаза, но всё же смотрела. Домрачёв в пылу этого помешательства был интересен ей так же, как и внеземная, совершенно чуждая ей жизнь. Она будто бы даже стала восхищаться этой новой формой жизни, как грациозными львами-убийцами. Она восторгалась невероятно разнообразной жизнью, у которой бывают и такие крайности.