Мурло

— Да, собралась! — вскрикнула она и показала Домрачёву палец с кольцом.

— Егорка подарил? А откуда деньги взял? — всё больше удивлялся Домрачёв.

— Да какая разница, господи? Вы вообще умеете отличать важное от неважного?..

Домрачёв, не дослушав Катю, побежал к тёплой кучке возле Верного. Он расчистил снег ногой и стал всматриваться во вчерашний ужин собаки.

— Ну что вы делаете, Степан Фёдорович? Вы ведёте себя как сумасшедший! Господи, ну это мерзко! Прекратите!

— Тут ничего, — опустевшими глазами Домрачёв взглянул на Катю.

— А что должно было быть? Смысл жизни?

— Егорка говоришь, кольцо подарил? — сощурившись, спросил Катю Степан Фёдорович.

— Я не понимаю, — выпалила она, подняв руки, мол, сдаюсь, и из её глаз потекли слёзы. — Я просто не понимаю. Как вам удаётся превратить всё сущее в цирк и балаган? Вы это нарочно? Или оно как-то само по себе получается? Мне просто не верится, что так бывает, я просто отказываюсь в это верить.

— Катя, Катенька, — Домрачёв затряс девушку за плечи. — Послушай. Послушай меня! Дядя Жора оставил тебе письмо. Ха-ха! Помнишь, я пообещал, если найду что-то для тебя, то обязательно тебе отдам это? Ха-ха!

— Помню. И где это письмо?

— Оно в домике лежит. Ждёт тебя. Пойдём, а? А то я уеду, и всё. Гудбай, Америка, да? Так говорят? Ха-ха! Так ещё Гипатия говаривала! Знаешь такую? Умная баба была!

— Не знаю. Что там в письме?

— Ну я библиотекарь, что ли? Не положено чужие смотреть.

— Верный! Верный, иди сюда! Верный, ко мне, мой хороший! — пёс подбежал к Кате, и она пристегнула его. — Давайте вы мне сами занесёте. У вас вид пугающий.

— Катя! — Степан Фёдорович забегал по кругу. — Стыдоба! Стыдно! Очень стыдно! Я тебе мальчик, что ли, какой-нибудь? Я человек глубоко религиозный! Я по пять дней в неделю на мусульманском кладбище бываю! Я в такси иной раз сажусь и командую: «В церковь! И поднажми!» Шестьдесят два! Шестьдесят два с половиной даже! Во! Столько процентов времени я думаю о Боге!

— Степан Фёдорович, вы чудите, — Катя, насторожившись, повела Верного к дому. Домрачёв поплёлся за ней.

— Тебе вообще должно быть гадко от самой себя! Ты же не гадюка, правильно? А идёшь гадишь! Не надо тебе гадить! Ни в свою, ни в мою душу. Посмотри на меня! — он остановил девушку и уставился в её глаза. Верный забегал вокруг них и обмотал пару поводком. — Кошки знаешь, чем хороши? Они-то на ковёр гадят, а люди — в душу. Я могу выглядеть чудно, не спорю! Но ты думаешь, что я себя таким же чудаком ощущаю? Да надо мной все смеются! — заскулил он. — Я просто так выгляжу! И все на меня поэтому так смотрят. Но я-то не такой! Тебе-то дано это понять! У тебя же такой живой взгляд. Умный! А вешаешь на меня ярлыки зачем-то. Знаешь, как это неприятно? Меня либо всерьёз не воспринимают и хохочут, либо опасаются! Я даже в родной семье не могу себя удобно чувствовать. Все со снисхождением ко мне, с пренебрежением даже! Счастлив ли я, спрашиваешь? Счастлив? Нет! Как тебе? Хороший ответ? Ничего?

Катя хотела пойти дальше, но, увидев в глазах Домрачёва искреннюю душевную боль, не смогла оставить его.

— Почему вы несчастны, Степан Фёдорович?

— Потому что никто не может меня увидеть! Кожа нужна прозрачная! Не выдумали ещё такой, не знаешь? А я либо весь прозрачный, прямо с кишками, либо из обычной кожи сделан. Содрать её с меня надо, чтоб все увидели! Святой Варфоломей за свою веру без кожи остался, и я останусь! Чтобы меня все увидели живым! А то смотрят как на мартышку! Ключик мне в задницу засовывают и крутят! Крутят! Завести пытаются. А чего меня заводить-то? Я же не железный, ёлки-палки! Один только человек был, который видел меня, и тот умер. А ты на этого человека, Катенька, похожа. Такая же сама. Не уберёг я её! Не сдюжил! Будто вместе с нею и меня положили во гроб — как раз места навалом. А хожу тут только, как призрак, и упокоиться не могу. Почему упокоиться не могу? Потому что вижу тебя! Такую же, как она! И хочу тебя спасти. И только я предлагаю тебе это спасение, только протягиваю руку, ты меня по этой руке бьёшь! Зачем? Ни себе хорошо не делаешь, ни мне успокоиться не даёшь!

Убедил.

Доро́гой Степан Фёдорович переживал, что письма никакого нет — сжёг ведь. Но вдруг вспомнил, что оно и не нужно. До самого дома бедный Домрачёв, гордящийся своей идеей, мучился от подступающих приступов смеха и икал.

У Бухаровского участка стоял Дима. Вчера он узнал, что Катя решила выйти замуж за Егора. Двенадцать часов он готовился прийти к ней и поговорить, перебирал в голове все за и против, и в конце концов первые перевесили вторые. Но теперь, подойдя к участку Бухаровых, он робел и всё не решался нажать на кнопку звонка на заборе. Он уже хотел уйти, как увидел Домрачёва и рядом с ним Катю, держащую Верного за поводок.

— Привет, Дим, ты чего здесь? — обратилась к нему Катя.

— Да мама спрашивает за банку огурцов.

— Ну заходи, не стой, — сказала она, открыла калитку и крикнула: — Ма-а-ам! Я сейчас приду! Димка зайдёт! — Когда?! — крикнула Нина.

— Он здесь, мам! — ответила Катя и, подталкивая Диму к дому, забубнила: — Заходи, заходи, заходи.