Мусаси

— Сумигику, что это значит?

— Не знаю. Его светлость Кэнган передал мне шкатулку и велел вручить ее вам.

— Он нас за болванов держит? Или наши стихи чересчур хороши для него, и он сдался без слов?

Сёю имел обыкновение толковать все в свою пользу, но сейчас он искренне недоумевал. Он протянул лист Коэцу.

— А ты что думаешь?

— Он что-то сообщил нам этим посланием.

— Чистым листом?

— В нем есть какой-то смысл.

— Какой? Не возьму в толк!

Коэцу на минуту задумался.

— Снег… Снег, покрывший все окрест.

— Вероятно, ты прав.

— В ответ на нашу просьбу приедать вишневое дерево из Ёсино, чистый лист бумаги мог означать:

Если, глядя на снег,
Наполнить чашечку сакэ,
То и без цветов…

Он намекает, что после сегодняшнего снегопада нам следует забыть о любви и, раскрыв сёдзи, любоваться снегом и пить сакэ. Так я понял его ответ.

— Неприятная история! — воскликнул Сёю. — Не намерен пить в унылой обстановке и покорно сидеть здесь. Любым способом мы должны добыть дерево из Ёсино, чтобы насладиться прелестью его цветов.

Сёю взволнованно облизывал пересохшие губы.

Коэцу подтрунивал над Сёю, чтобы развеселить его, но тот упрямо повторял, что непременно надо увидеть Ёсино. Настойчивость его, разумеется, была напрасной, и вскоре девушки весело стали смеяться над незадачливым гостем.

Мусаси незаметно вышел из комнаты. Он исчез вовремя, когда его ухода никто не заметил.

Скрип снега

Мусаси крался по коридору, обходя залитые светом комнаты в передней части дома. Сначала он забрел в спальню с приготовленными постелями, затем в кладовку, где хранились инструменты и всякая утварь. Казалось, стены источают запах еды, но Мусаси не удалось отыскать кухню.

Из полумрака внезапно вынырнула девочка-служанка и, раскинув руки, преградила ему дорогу.

— Господин, сюда гостям нельзя.

Голос девочки звучал твердо, в нем не было и следа детской наивности, которую она играла, обслуживая гостей в передних комнатах.

— Неужели?

— Нельзя!

Девочка подталкивала Мусаси, чтобы он покинул эту часть дома.

— Ты та девочка, которая недавно резвилась в снегу? Тебя зовут Ринъя?

— Да, Ринъя. Вам, верно, надо в уборную? Я вас провожу. — Она взяла Мусаси за руку.

— Нет. Я не пьян. Сделай мне одолжение, отведи в пустую комнату и принеси какой-нибудь еды.

— Еды? Пожалуйста, я подам вам в гостиную.

— Нет, только не туда! Там веселятся. Зачем им мешать, напоминая об ужине.

Ринъя с любопытством взглянула на Мусаси.

— Может, вы правы. Покормлю вас здесь. Что вам принести?

— Ничего особенного. Хватит двух рисовых колобков-нигиримоти.

Вскоре Ринъя вернулась. Мусаси сел и стал есть.

— Я хотел бы выйти из дома через сад, — сказал он, доев ужин. Не ожидая ответа, он направился к веранде.

— Куда вы?

— Не беспокойся, скоро вернусь.

— Почему вы уходите через заднюю дверь?

— Гости поднимут шум, увидев меня в передней. Жаль портить вечер друзьям, пригласившим меня сюда.

— Я открою вам ворота, но обещайте, что вы вернетесь. Если не придете, меня накажут.

— Понятно. Если господин Мидзуоти спросит обо мне, скажи, что пошел к храму Рэнгэоин на встречу со знакомым и скоро вернется.

— Непременно возвращайтесь! Сегодня вечером с вами должна быть Ёсино-таю, которой я прислуживаю.

Девочка раскрыла створку ворот, над которыми тяжелой шапкой навис снег, и выпустила Мусаси на улицу.

У выхода из веселого квартала была лавка с вывеской «Амигасатяя». Мусаси вошел и попросил пару соломенных сандалий, но ими здесь не торговали. Как и следовало из названия лавки, здесь держали широкополые тростниковые шляпы, предназначаемые для тех мужчин, которые перед входом в Янаги-мати хотели бы скрыть лицо.

Послав служанку за сандалиями в другую лавку, Мусаси сел на табурет, поправил нательный пояс и потуже затянул пояс кимоно. Сняв накидку-хаори, он аккуратно свернул ее и положил рядом. Спросив тушь и кисть, Мусаси написал короткую записку, которую вложил в рукав хаори. Позвав старика, похоже хозяина, гревшегося у очага, Мусаси сказал:

— Я оставлю хаори у вас. Если я не вернусь до одиннадцати, отнеси его в заведение «Огия» и передай человеку по имени Коэцу. В рукаве лежит письмо для него.

Старик охотно согласился. Мусаси спросил о времени, и старик ответил, что недавно уличный сторож прокричал семь часов.

Вернулась служанка с сандалиями. Мусаси проверил, не туги ли ремешки, и натянул сандалии на кожаные носки. Заплатив лавочнику намного больше положенного, он захватил новую шляпу и вышел на улицу. Шляпой, как зонтиком, он прикрылся от снега, кружившего мягкими хлопьями, словно вишневый цвет. Набережная Сидзё сверкала огнями, но в роще Гион стояла кромешная тьма. Мерцали огни редких каменных фонарей. Тишину изредка нарушали комья снега, срывавшиеся с ветвей.

Перед храмом Гион молилась кучка людей. Темный храм казался пустынным. Колокол соседнего храма на горе пробил пять раз. Восемь часов. Громкий, отчетливый звук колокола в морозной тишине отзывался в душе.

— Хватит молиться, — промолвил Дэнситиро, вставая с колен. — Пора!

Кто-то на ходу спросил Дэнситиро, не жмут ли ремешки сандалий.