Мусаси

Мука проснулся после полуденного отдыха, сполоснул лицо у колодца. Серое без подкладки кимоно больше бы подходило сорокалетнему мужчине, однако Муке не исполнилось еще и тридцати. Затем Мука направился в рощу, где одним ударом меча срубил толстый бамбук. Он промыл обрубок у колодца, вернулся в комнату, вставил в полую середину обрубка цветущий вьюнок.

— Неплохо, — сказал Мука, полюбовавшись на свою работу. Достав кисти и тушь, Мука принялся за упражнения в каллиграфии, беря за образцы оттиски с прописей Кобо Дайси. Мука значительно преуспел в каллиграфии, если судить по тому, как были начертаны иероглифы на вывеске у поворота в переулок.

— Вы дома? — спросила соседка, жена продавца кистей.

— Заходите! — пригласил ее Мука.

— Я просто хотела спросить… Я только что слышала странный треск. Не знаете, что случилось?

— Это я срубил бамбук, — засмеялся Мука.

— Я очень беспокоюсь за вас. Муж говорит, что за вами охотятся какие-то самураи.

— Не переживайте, моя жизнь и гроша не стоит.

— Такое легкомыслие! Сейчас ведь могут убить без причины.

Соседка продолжала разговор, правда на сей раз не задавая обычного вопроса о том, почему Мука до сих пор не женат. Мука не мог дать ей вразумительного ответа, хотя ссылался на то, что просто не нашел невесту по душе. Его соседи знали, что Мука — ронин из Мимасаки, прежде живший в Киото и в окрестностях Эдо. Питая страсть к наукам, он мечтал открыть в Окадзаки хорошую школу.

Молодость, мягкость натуры, честность Муки привлекали множество девушек, а также родителей, имевших дочерей на выданье.

Соседка ушла. Муке нравился этот уголок города. Здесь все знали друг друга, кипели свои страсти, на улицах постоянно устраивались то праздничные, то храмовые процессии, то похороны.

В сумерках Мука вышел из дома. На улицах Окадзаки звучали бамбуковые флейты, пели цикады и сверчки, посаженные в крохотные клетки); слышались заунывное пение слепых нищих, выкрики торговцев дынями и суси. Приглушенно горели фонари, люди в легких кимоно шли не спеша. Девушки шептались за спиной Муки.

Продавец кистей ужинал с женой, когда мимо их дома прошел Мука.

— И куда это он все ходит? — щелкнула языком жена. Учит детей по утрам, отдыхает или занимается после обеда, а вечером уходит из дома. Как летучая мышь.

— И что плохого? Холостяк. Не станешь же ты ему пенять за ночные развлечения, — усмехнулся муж.

— Снова куда-то пошел, — услышал за спиной Мука.

— И как всегда, ни на кого не смотрит.

Мука миновал боковые улочки, где обитали местные куртизанки, которые слыли одной из главных достопримечательностей трактира Токайдо. Выйдя на западную окраину городка, Мука остановился и раскинул руки, чтобы остыть. Впереди виднелась река Яхаги, через которую был переброшен мост в двести восемь пролетов, самый длинный на тракте Токайдо. На мосту его ждал человек в монашеском облачении.

— Мусаси?

Мусаси улыбнулся Матахати, одетому в монашье облачение, и спросил:

— Учитель вернулся?

— Нет.

Плечом к плечу они медленно пошли по мосту. На противоположном берегу реки среди сосен стояла старая обитель монахов школы Дзэн. Холм назывался Хатидзёдзи, поэтому монастырь носил его имя. Мука и Матахати взобрались по темному склону к воротам.

— Ну как, нелегко постигать Дзэн?

— Тяжело, — краснея, признался Матахати, склонив выбритую до синевы голову. — Я не раз подумывал убежать отсюда. Учение — такая мука! Наверное, проще сунуть шею в петлю, чем стать честным человеком.

— Не отчаивайся! Ты пока еще на начальных ступенях. Настоящие занятия начнутся, когда учитель согласится взять тебя в ученики.

— Порой мне и самому удается кое-чего добиться. Я работаю над собой. Я думаю про тебя, когда мне плохо. Если ты смог преодолеть недостатки, почему бы и мне не стать лучше?

— Вот это правильно! Все, что могу я, подвластно и тебе.

— Мне помогают воспоминания о Такуане. Меня казнили бы, если бы не он.

— После перенесенных мучений ты ощутишь великую радость от наслаждений, — задумчиво произнес Мусаси. — Всю жизнь, днем и ночью, на людей накатывают то волны горя, то волны радости. Они не чувствовали бы прелести жизни, испытывай они только наслаждения. Удовольствия пресыщают.

— Я, кажется, начинаю это понимать.

— Например, обычный зевок. Если ты зеваешь после тяжелой работы — это одно, а если от безделья — совсем другое. Большинство людей на свете умирают, так и не познав наслаждения от зеванья!

— Да, нечто подобное говорили у нас в монастыре.

— Надеюсь, учитель возьмет тебя. Я тоже мечтаю послушать его наставления. Хочу побольше узнать о Пути.

— Когда он вернется?

— Трудно сказать. Буддийские мудрецы, как облака, странствуют по три года. Учись ждать.

— Тебе тоже придется потерпеть.

— Да. Мне нравится моя теперешняя жизнь среди простых и бедных людей. Это тоже хорошая тренировка. Я не теряю времени даром.