Мушкетер

Синьор Бриззи посмотрел на двести ливров, лежавших перед ним. Затем на меня. Моя бесхитростная физиономия убедила его в том, что никакого подвоха тут нет. Думаю, он, к тому, быстро сообразил, что требуемая расписка для него куда менее важна, чем расписка в получении кругленькой суммы. Словом, капитан еще раз хмыкнул, покачал головой, пожал плечами и позвал помощника. Помощник быстро написал то, что я ему продиктовал, после чего синьор Бриззи размашисто подписал расписку и приложил к ней печать. Я горячо поблагодарил его, отвесил поклон и вышел, оставив капитана любоваться неожиданно свалившимся богатством. Мне предстояло попрощаться с семейством Лакедем.

Прощанье оказалось самой тяжелой минутой в нашей одиссее. Все мои мысли до того были сосредоточены на том, чтобы добраться до Барселоннеты – городка, название которого столь счастливо накануне нашего отъезда упомянул Мушкетон, рассказывая о своих похождениях среди контрабандистов. К этому прибавился совет Арамиса, касающийся толкования письменного текста, и слова господина Лакедема о возможном переезде из Франции в Савойю. Конечно же, я должен был благодарить небеса – ведь столь счастливое стечение обстоятельств выпадает редко. Но к бесшабашной молодости, по-видимому, окружающий мир – или Бог – относится с большим снисхождением. Так или иначе, но мне и моим подопечным повезло.

Теперь же, когда первая часть плана была осуществлена, я вдруг сообразил, что, на самом деле, совершенно не был к этому готов. Я пустился в эту авантюру, очертя голову, мысленно воскликнув: «Будь что будет!».

Да, нам повезло – и вот пришло время навсегда расстаться с семейством, к которому я успел привязаться. Я шел к гостинице, в которой они остановились, и ноги мои тяжелели – словно в сапоги положили свинец. Что сказать господину душ Баррушу? Что сказать госпоже Сюзанне? И какие слова произнести, увидев в последний раз Рашель?

Поднявшись по лестнице, я постоял у двери гостиничных покоев, в которые, по просьбе Мушкетона, хозяин поместил путешественников поневоле. Теперь и руки мои показались мне слишком тяжелыми – я ведь должен был постучать в эту дверь. Я постучал – коротко и решительно. И в смятенном состоянии духа, наконец, предстал перед моими недавними подопечными – в последний раз. Глаза «Исаака Лакедема» были красными, несмотря на то, что мое появление он встретил улыбкой. Госпожа Сюзанна Лакедем – или, вернее, Сюзанна душ Барруш, обняла меня. Она долго не разжимала объятий, спрятав лицо на моей груди; когда же, наконец, подняла голову, по ее щекам струились слезы. Еще раз горячо поблагодарив меня за спасение, супруги Лакедем–душ Барруш – вышли из комнаты под каким-то предлогом, и я остался наедине с Рашелью. Все это время она неподвижно стояла в дальнем углу, так что, войдя в комнату, я не сразу ее заметил.

Мы молча смотрели друг на друга и не знали, что сказать. Во всяком случае, я не знал. Ее лицо было удивительно спокойно, никогда ранее я не видел, чтобы она выглядела вот так – напротив, мне всегда казалось, что малейшее движение чувств немедленно отражалось на этом дорогом мне лице. Мгновенным взмахом ресниц, дрогнувшими губами, блеском глаз.

Сейчас же она была столь неподвижна, что на мгновение мне даже почудилось, что кроме меня в комнате никого нет – лишь чья-то тень, в которой мое воображение угадало знакомые черты.

В самом деле, что мы могли сказать друг другу? Поклясться в вечной любви? Попрощаться? Пожелать удачи? Во всем этом не было никакого смысла, и мы оба понимали это.

Но и расстаться просто так, без единого звука мы тоже не могли. И потому, видимо, наши губы одновременно разомкнулись:

– Рашель...

– Исаак...

Теперь ее неподвижное лицо ожило, она вздохнула, словно просыпаясь, провела рукой по щеке и слабо улыбнулась.

– Вам пора, – сказала Рашель.

– Да, пора.

– Я не хочу ни о чем говорить, – девушка закрыла лицо руками. – Все это слишком тяжело, – она медленно отвела руки и еле слышно прошептала: – Прощайте, Исаак... Или, отныне, только Портос? Впрочем, все равно. Да благословит вас Бог за то, что вы для нас сделали! Вспоминайте иногда... – она не договорила, отвернулась.

Я ушел, и больше мы не виделись. 

Глава одиннадцатая, в которой я возвращаюсь в Париж

До темноты мы с Мушкетоном просидели в прибрежных зарослях. Я внимательно следил за дорогой, а он, став от рискованного путешествия чрезвычайно болтливым, развлекал меня историями о прежних своих похождениях в этих местах. Время от времени я останавливал его, когда мне казалось, что кто-то приближается к нашему укрытию. Он замолкал, но тут же вновь начинал свои бесконечные рассказы. В конце концов, я пообещал ему, что выдеру его как следует по возвращении, если он немедленно не замолчит. Мой верный слуга подчинился – я думаю, не столько из страха перед трепкой, сколько от того, что ему и самому надоело молоть языком.