Musica mundana и русская общественность. Цикл статей о творчестве Александра Блока

Наброски, превращенные Блоком в конце концов в стихотворение «Слабеет жизни гул прощальный», легко вычленяются в черновиках другого текста, писавшегося в том же 1909 году и также посвященного судьбе и будущему, – «Все это было, было, было» («Порою всматриваюсь жадно / В глубокий мрак – грядущий век», как формулирует Блок тему текста в черновой редакции). В набросках этого стихотворения обнаруживаются уже знакомые нам мотивы, причем в данном случае образ ветра, поющего о будущем, отчетливо сближен с мотивом струн:

И эта мать, вникая в струны,
Мать, что поют глухие струны
Ты, ты мечтаешь
Так ветр из будущих времен
Завесу черную взвивает
Глухою музыкой стеня

[Блок III, 348-349].

Работа над строкой «глухою музыкой стеня» свидетельствует о стремлении поэта сохранить эпитет «глухой»:

Глухой
Глухою музыкой взывает
Глухою музыкой чреватый

[Блок III, 349].

О навязчивости, с которой возникает этот эпитет в черновике стихотворения, говорит и другая строфа:

Так налетевший ветер глухо
Приносит отдаленный шум
О том, чего не слышит ухо,
Чего не понимает ум

[Блок III, 350].

Причем вторая строка первоначально вводила мотив пения: «О том < > поет». Не будет большой натяжкой предположить, что блоковский образ поющего ветра является реминисценцией памятного тютчевского текста:

О чем ты воешь, ветр ночной?
О чем так сетуешь безумно?..
Что значит странный голос голос твой,
То глухо жалобный, то шумно?
Понятным сердцу языком
Твердишь о непонятной муке
<…>
О, страшных песен сих не пой
Про древний хаос, про родимый!

[Тютчев 1965: 57]

По-видимому, отзвуком этого стихотворения в процитированных выше блоковских текстах является «шум», «глухо» приносимый ветром (ср. также «глухие струны», «глухая музыка ветра»)[188]. Мотив «страшного» послания природы, «страшного» пения стихии («О, страшных песен сих не пой!») напрямую отзывается в блоковских «Карпатах», прозрачно отсылающих к поющему «жалобному ветру» (ср. «…то глухо жалобный») Тютчева:

Впрочем, прости… мне немного
Жутко

и холодно стало;Это – я помню неясно
<…>
Это – из жизни другой мне
Жалобный ветер напел

[Блок III, 195].

Откровенной тютчевской реминисценцией представляется и ключевой образ «пения ветра», «песни самой судьбы», в драме «Песня Судьбы»:

Герман. Это было во сне, Фаина?

Фаина (резко). Во сне! Слышишь, ветер плачет? Это жена твоя плачет!

Она начинает тревожно вслушиваться: в стонах ветра просыпается та же старая нота: будто кто-то рыдает призывно, жалобно, безутешно [Блок VI, 155].

Ср. в черновиках драмы, где реминисценция проступает отчетливее:

Герман (тихо). Что это – был сон, Фаина?

Фаина (резко). Сон. Слышишь, ветер, поет жалобно… Это твоя жена плачет о тебе [Блок VI, 376][189].

Символика музыкального ветра появляется у Блока уже в «Стихах о Прекрасной Даме», где «песни», которые он приносит «издалека», являются иномирными посланиями Души Мира:

Ветер принес издалёка
Песни весенней намек,
Где-то светло и глубоко
Неба открылся клочок.
В этой бездонной лазури,
В сумерках близкой весны
Плакали зимние бури,
Реяли звездные сны.
Робко, темно и глубоко
Плакали струны мои.
Ветер принес издалёка
Звучные песни твои

[Блок I, 49][190]

.