Мускат

Мир на секунду застыл в неподвижности, словно вселенная замерла, затаив дыхание. Перестали отправляться автобусы, конторы и магазины закрылись, булочник выключил духовку и скормил нераспроданные остатки уткам, приплывшим отовсюду в новое хлебное Эльдорадо. Таксисты поставили свои машины в гараж и подняли стекла. На заправочных станциях прикрыли колонки полиэтиленом и опустили решетки на окошечках касс. Во всех кафе пирожные исчезли в холодильниках, кофеварки опустели, а перевернутые на столах стулья растопырили кверху свои ножки. С улицы Калье дес Пинторес исчезли художники и смолкли голоса предлагающих эмпанады дам и продавцов газет — все разошлись по домам. Захлопнулись двери церквей, а банки отключили счетные машины и заперли деньги в сейфы. На улицах перестали лаять собаки и кошки никуда не шастали крадучись в ночной темноте. Казалось, весь город погрузился в сон, горы застыли в коме, а люди в гипнотическом трансе. Все засели по домам, день-деньской услаждая себя ромом и телесериалами, пока наконец не оборвался прием сигнала от телевизионных антенн в горах, так что людям осталось только пить ром и в энный раз пересказывать друг другу одни и те же истории.

Вернувшись к себе в комнату, Клара Йоргенсен начала укладывать свои пожитки. Она собиралась уехать через неделю, если позволит погода. Она уезжала досрочно, но все равно дела, связанные с окончанием курса, грозили затянуться. Последняя курсовая работа уже лежала готовая на столе у окна: анализ «Дон Кихота» Сервантеса с упором на развитие характера главного героя. Она добросовестно, хоть и без огонька, написала ее под звуки барабанившего по черепичной крыше дождя, скучая и не ощущая обычного подъема. Ни одна книга ее больше не увлекала, все они казались бессодержательными и пошлыми, все говорили о самоочевидных вещах. Ей вдруг стало неинтересно переживать чужие романтические трагедии, молчаливую грусть или печальные судьбы героев. Открыв книжку и скользнув взглядом по первым страницам, густо покрытым буквами, она слышала только навязчивый звук собственного сердца. Биение крови в висках, удары в груди, вибрация в запястьях — все раздражало ее и мешало сосредоточиться; ей стоило величайших усилий все-таки дописать до конца последнюю курсовую.

По вечерам она теперь подолгу сидела, уставясь на себя в зеркало. Собственное лицо казалось ей чужим, словно она не знала, каким оно выглядело в действительности. Только сейчас она обратила внимание, какое оно узкое и словно бы неживое, а вовсе не холодноватое и невозмутимо спокойное, как она думала раньше. Гладкая кожа сделалась как будто толще от солнца, вокруг глаз появились морщинки, которых она раньше не замечала. Похоже, прошедший год наложил на нее тот же отпечаток, каким время помечает изрезанные горные склоны. Оказывается, она уже не так молода, как думала! На щеках проступили пупырышки, глаза глубже залегли в глазницах и под ними образовались впадины, лоб стал блестеть, и челюсть потяжелела. Зрачки стали темнее, словно почернели от тоски. Это была не беспричинная грусть юности, но та печаль, которую носят в себе взрослые люди, она приходит с годами, закрепляется и врастает в организм. Лицо в зеркале уже не отражало тот образ, который она носила в себе, — образ беззаботной девушки с робкой улыбкой и неусидчивым нравом. Что-то на него наслоилось. Изменилась ее улыбка, в ней стал проглядывать оттенок меланхолической грусти и пережитого опыта, мрачный призвук безнадежности.

И тут, словно глубокий вздох, тяжесть просветлела. Тучи рассеялись, и проглянуло ясное небо. Двери раскрылись, вода с улиц испарилась, и песок под ногами просох. На рынок набежали зеленщики со своими товарами, которые после дождя сделались еще сочнее прежнего. Город словно проснулся, деревья тянули ввысь ветви, как очнувшийся от сна человек расправляет руки. Все кругом зацвело, люди заулыбались, все повылезали из своих убежищ и приветливо глядели на встречных прохожих. На углах вновь замаячили те же фигуры завсегдатаев, снова запахло жареными кофейными зернами, а из пекарен — расплавленным сыром. Лавки широко распахнули свои двери, предлагая на радостях заманчивый выбор товаров, а в кондитерских на прилавках выстроились пирожные, завлекая свежеиспеченной красой. Вновь забегали по улицам школьники в чисто выстиранных носочках, гремя ранцами, а по утрам опять можно было слышать шум пропеллеров и, с облегчением вздохнув, сказать себе, что вот и отворились запертые ворота в окружающий мир.