Мусорные хроники

Но Шаман промолчал. А уже к вечеру в моём зале появилась очередная правая рука очередной банды. Нехитрый манёвр подействовал, хоть и не на всех. Через четыре дня в моё подчинении перешло пятьдесят три человека из пяти группировок. А ещё через день пришёл человек от самой крупной банды.

— Батя велел передать, что тебе хана, — просто сообщил он.

— Это мы посмотрим. Шаман, — не долго думая, обратился я к рогатому. — кинь этого пса за решётку.

— Ещё Батя велел передать, что если вы со мной что-нибудь сделаете, вам точно хана, — тут же с вызовом добавил посланник.

— А ваш Батя красноречивый парень, как я посмотрю, — усмехнулся я. — Жалко, что недолго ему осталось.

— Ты за это ответишь! Мы тебя сгноим!!! Понял?! — заорал посланник.

Он попытался броситься ко мне, но Шаман в миг его скрутил и повалил на пол. Тот ещё долго ругался, пинался, проклинал меня и обещал скорую расправу. А я только махнул рукой, чтобы уволокли его с глаз долой и бросили за решётку.

Мирно дожидаться расправы над собой я не собирался. Расположение двух оставшихся банд мне было прекрасно известно, так же, как и их численность и вооружение. Я даже знал, что накануне они объединились, и теперь у них было шестьдесят два человека.

Я собирался раздавить их ударом с двух сторон и связался с Черепахой по рации. Тот долго не отвечал, забыв, наверное, как эта штука работает. Когда несколько недель назад я объяснял ему принцип её работы, он назвал рацию чудесной коробочки с «писюлькой». При этом заверял, что всё понял, а в глазах читался вопрос: «А ежели энтой рацией орехи колоть, она поломается?».

— Да ёкарный бабай! — прозвучал вдруг голос горбуна после двадцати минут ожидания. — Как эта хренотень работает? Куды ни ткни, всё не то. Шрам! Шра-ам! Иди сюдой! Мож ты чё накумекаешь.

— Черепаха, я тебя слышу, — попытался прервать его я, но горбун был неумолим.

— Мож её долбануть хорошенько?

— Ща молоток принесу, — пообещал Шрам. Хороший боец, но далеко не самый смышлёный. Он пришёл новобранцем около месяца назад и быстро заслужив уважение, стал правой рукой Черепахи.

— Не надо молотка! Черепаха, Шрам, я вас прекрасно слышу, — громко и отчётливо проговорил я.

Горбун услышал, несколько секунд помолчал, а затем недоверчиво спросил:

— Точно слышишь?

— Нет, блин, делаю вид. Как у тебя дела?

— Дела. Дела? Ну-у, дела, как дела. Всё, Шрам, иди отселева. У меня разговор важный, — Черепаха выждал пару минут и продолжил: — Никто здеся ничаво не могёт. Как куры безголовые, носются взад-назад, а мне всё самому, всё самому. Даже не представляю, чтоб тута без моего участия происходило бы.

— Развалилось бы всё, — усмехнулся я.

— Во! Точно! Ежели ты сам энто сказал, значит, точно бы развалилось.

Он ещё немного посетовал на тяжёлую жизнь, побрюзжал про глупых подчинённых, но в итоге заявил, что всем доволен и всё его устраивает. Наверное, испугался, что я решу его снять с должности, раз ничего не получается.

А потом я перешёл к главному:

— Сколько у тебя сейчас свободных людей?

— Та-ак-с… — протянул задумчиво горбун. — Ну, тридцать-то наберётся.

— Очень хорошо.

Я вкратце описал ситуацию и что нужно делать. Черепаха же принял новость с радостью и заявил, что сам уже давно собирался этим заняться. На этом подготовка закончилась.

А к середине следующего дня пришёл Шаман и сообщил, что обе банды успешно разгромлены, хоть и с большими потерями среди наших новобранцев. Но об этом он говорил с каким-то хищным оскалом победителя, от которого мурашки бежали по спине.

Глава 28

Всё то время, что приходилось напрягать нервы и пробовать терпение на прочность единственной отдушиной для меня была Шанти. Каждую свободную минуту я старался быть с ней и не раз проводил ночь в её убогой хижине, дрожащей даже от соседского храпа. Но близость между нами оставалась плотской и возвышенной, в глазах и словах, в лёгких движениях пальцев, среди коротких молчаливых пауз и в редких горячих поцелуях. Я чувствовал, как неприятно ей думать о сексе, и не настаивал. Важнее всего было то, что она сияла от счастья, когда я приходил, и все проблемы вдруг становились для меня далёкими и совершенно никчёмными.

Мы сидели на крошечной кухоньке, при неровном свете керосиновой лампы и говорили обо всём на свете и ни о чём конкретном. О мелочах давно забытых и о вещах незабываемых. Просто, легко и непринужденно перетекала одна тема в другую, и время тогда как будто исчезало только для нас двоих. Оно проносилось где-то в стороне, холодило кофе в чашках, выпаривало воду из чайника на плитке и выжигало керосин в лампе. А мы тонули в наших голосах и не могли прерваться.

— Наверное, тебе покажется это смешным, но в детстве я боялась темноты, — сказала она как-то между глотками кофе.

— Почему смешным? Я думал, дети всегда темноты боятся. Ну, или почти всегда.

— Здесь? — с удивлением взглянула она на меня. Я припал к чашке и ничего не ответил. — Не знаю. Странно бояться темноты, когда она всегда и всюду. Я ни от кого больше не слышала, чтобы её боялись. А мне без света спать было сплошным мучением.