Мусорщик

— Странно это… Что же вы хотите?

Вдова стояла посреди гостиной. В длинном, до полу, черном платье. На лице ни единого «мазка» косметики. Она была бледна и красива… сесть не предложила. Из-за ее спины смотрел с листа фотобумаги покойник. Обнорский заметил, что фотография притягивает взгляд… Что же такое вы знаете, господин вице-губернатор?… У вас уже не спросишь.

— Мария Антоновна, я в первую очередь расследователь. Меня интересует не сенсационный материал в газете, а установление истины.

— И вы ее установите?

— Не знаю… Но я постараюсь сделать все, что в моих силах.

— Давайте присядем, — сказала Малевич и указала жестом на кресла возле искусственной пальмы.

Сели, теперь портрет покойника оказался слева от Обнорского. Выражение лица Малевича как будто несколько изменилось.

— Скажите, Мария Антоновна, этот портрет… давно он сделан?

— Почему вы спросили? — произнесла Малевич изменившимся голосом. Вздрогнули ресницы.

— Не знаю, — ответил Андрей. — Он меня интригует. Мне кажется, что в нем какая-то загадка скрыта… не знаю. Извините.

— Фотограф приходил за два дня до… до того, как… — Малевич вскочила и выбежала из комнаты. Дверь за собой она прикрыла не плотно, Обнорский отчетливо слышал плач.

«Дурацкая ситуация, — думал он. — Ну, совершенно дурацкая. В доме траур. А я тут как последний урод… Акула пера, блядь! Папарацци. Ты пришел в дом покойного поговорить? Пообщаться? Купи себе тамагочи и общайся!» …А покойник все смотрел с предсмертного снимка…

— Извините, — сказала, входя в гостиную, Малевич, — извините меня… Спрашивайте, что вы хотели узнать… постараюсь ответить.

— Мария Антоновна, я понимаю, как вам тяжело. Вероятно, мой визит неуместен… Может быть, в другой раз?

— Нет, — твердо сказала вдова. — Раз уж пришли, давайте поговорим. Я, признаться, вовсе не собиралась что-либо говорить вам… Но… вы спросили про портрет.

— И что?

— Кажется, у вас есть интуиция. Возможно, вы что-то и сумеете… Спрашивайте. Сейчас я готова с вами говорить. А другого раза, Андрей Викторович, не будет.

— Благодарю вас, — сказал Обнорский. — Мария Антоновна, вы, наверно, догадываетесь, что вопросы могут быть не совсем приятными.

Малевич взяла со стола сигареты, посмотрела на Андрея:

— Теперь, когда Мишку убили… Господи! Да какая теперь разница? Спрашивайте.

Она вытащила из пачки «Мальборо» сигарету, Андрей чиркнул зажигалкой.

— Мария Антоновна, наша пресса полна сейчас статьями о смерти вашего мужа. Многие мои коллеги пишут о политических мотивах убийства. Я — реалист, считаю, что в России «за политику» не убивают. В основе каждого убийства лежат конкретные причины. Как правило, экономические: кто-то кому-то что-то должен. Кто-то не выполнил какие-то обязательства… Скажите, у Михаила не было долгов? Или, напротив, должников?

— Все эти вопросы мне уже задавали. И знаете, что я ответила?

— Нет, разумеется, не знаю.

— Вот и я ответила точно так же: нет, разумеется, не знаю.

— Понял, — задумчиво произнес Обнорский.

— Но вам я скажу: возможно, у Миши были какие-то долги, — сказала Малевич и посмотрела на портрет в черной рамке, как будто спрашивая у убитого мужа разрешения. Видимо, он разрешил… Вдова помолчала немного и продолжила: — Были, были у него долги. И неприятности какие-то серьезные тоже были.

Обнорский насторожился:

— Он сам вам об этом говорил?

— Нет, но я же чувствую… Я, разумеется, пыталась выспросить, но… А однажды, в середине июня, он принес домой деньги. Очень много денег. Целый «кирпич» долларов, запаянных в полиэтилен.

— Кирпич? Вы имеете в виду — пачку?

— Навряд ли двести тысяч баксов можно сложить в одну пачку. Двадцать пачек, Андрей Викторович, упакованных в «кирпич»! Новенькие, в бандеролях Центрального банка USA. А сверху «кирпича» другая бандероль — «Инкомбанка». Подписи, печати, номера купюр.

«Двести тысяч долларов наличными, — подумал Обнорский. — Что-то в этом есть!» — Простите, Мария Антоновна, а что значит — номера купюр? Двести тысяч в стодолларовых бумажках — это две тысячи купюр. Что же — они все были переписаны? — спросил Андрей.

— Нет, конечно… Деньги были новые. Шли, видимо, подряд. Поэтому на бандероли был указан номер первой и номер последней. Миша их записал на страничке настольного календаря.

— А календарь жив?

Малевич вскинула на Андрея глаза. Сказала медленно:

— Календарь, в отличие от Миши, жив.

— Извините, я, кажется, неудачно…

— Не стоит, не извиняйтесь… теперь уже все равно.

Повисло молчание. Тяжелое, как приговор. Малевич закурила вторую сигарету. Андрей спросил:

— А взглянуть на календарь можно?

— Зачем вам?

— Я пытаюсь найти какие-то зацепки, Мария Антоновна.

— Хорошо, сейчас я принесу.

Через минуту Обнорский держал в руках довольно массивный письменный прибор с перекидным календарем. Такие приборы любят дарить к каким-нибудь юбилеям. Как правило, они бывают безвкусны, громоздки и вычурны. Прибор как таковой Обнорского не интересовал… Он быстро листал страницы… В середине июня… июль… июль… июнь… ага, вот! Шестнадцатое… запись: «C24131501L — C24133500L = 200`000!…» Интересно.

— Вы позволите, я запишу? — спросил Андрей.