Мусульманская Русь

— Документы какие-то, — посмотрев на свет, сказал я. — Ничего не разобрать, надо отпечатать сначала. Слишком мелко.

— Поедем к Лассе? — возбужденно спрашивает. Глаза горят: не надо быть врачом, чтобы поставить диагноз — наблюдается острый приступ золотой лихорадки.

— У меня есть все необходимое дома. Не стоит впутывать старика. Больше ничего?

— Пусто.

— Ну давай еще заглянем в туалетный бачок и вентиляцию для очистки совести. А потом ты поедешь домой.

— Это еще почему? — с возмущением спрашивает. — Я тоже хочу знать, ради чего рисковала!

— Просто это долгая история. Несколько часов. Сотня фотографий, еще разбираться, что к чему.

— Вот вместе и разберемся, — отрезала.

На улице уже был поздний вечер. Фонари уже горели на почти пустой улице, где даже и гуляк особо не наблюдалось, погода отвратительная. Нормальные люди предпочитают сидеть у себя в теплой квартире. Из ближайшей подворотни доносилось нестройное пение:

Einigkeit und Recht und Freiheit
f"ur das deutsche Vaterland!
Danach lasst uns alle streben
br"uderlich mit Herz und Hand!
Einigkeit und Recht und Freiheit
sind des Gl"uckes Unterpfand;
bl"uh im Gl"ahnze dieses Gl"uckes,
bl"uhe, deutsches Vaterland.

(Единство, право и свобода

для немецкой Отчизны!
Давайте все стремиться к этому
братски, сердцем и рукой!
Единство, право и свобода —
залог счастья.
Процветай в блеске этого счастья,
процветай, немецкая Отчизна!)

Опять Deutschland, Deutschland "uber alles, хорошо еще, не маршируют, по своему обыкновению, мимоходом подумал, беря под руку Любку и неторопливо направляясь к машине. А как же! Мы конспираторы. Возле места преступления примет не оставляем. Исключительно за пару кварталов в чужом дворе. И не бегаем. Идем спокойным шагом.

На перекрестке стоял одетый не по сезону мальчуган, посиневший от холода, и вяло пытался всучить немногочисленным прохожим газету.

— Сенсация! — оживился он при виде нас. — Коварное убийство. Последние подробности.

Я сунул ему монету, только чтобы отвязаться.

Любка посмотрела на первую страницу и залилась смехом.

— В чем дело?

Она ткнула пальцем в заголовок и, не переставая смеяться, заявила:

— Мы зря старались!

Аршинными буквами прямо на первой странице было написано: «Убийство верного соратника Карла Трехова! Эрнст Леманн обвиняет!»

— Сенсация, — давясь от смеха, просипела Любка. — Ты будешь первый, кто поведает об этом происшествии читателям…

1908 г.

— Со времен Кагана Багатура, пусть память о нем не сотрется в наших сердцах… — бубнил Стрепетов, прохаживаясь по классу привычно. Он бесконечно раздражал все поколения учеников, выслушивающих эту повторяющуюся тягомотину из года в год, но своими придирками и вечной готовностью поддакивать начальству очень нравился. Зато ученики прочно приклеили ему кличку Трепач. Не то от фамилии, не то просто так — за нудность и повторяемость. Никто уже не помнил — прозвище бережно переходило от старых учеников медресе к новым.

— …провозглашался принцип «Пиши, как говоришь!».

Берислав провел рукой по щеке. Страшно раздражало, что ничего не растет ни на подбородке, ни под носом. Он даже два раза в день пытался бриться, в глупой надежде ускорить рост микроскопических волосков, но пользы не было ни на копейку. Конечно, никто ничего не говорил, но ему казалось, что все прекрасно видят и втихомолку посмеиваются. Не вышел, мол, из детства, молоко на губах не обсохло, и прочее в таком роде. Приходилось компенсировать свою ущербность разными идиотскими выходками, причем сам прекрасно понимал, что именно дурацкие, но авторитет надо было поддерживать и кулаками тоже. Вечно одна история. Переезды, переезды. Приходишь в новое медресе, где все прекрасно знакомы, — надо и поставить себя, иначе никак. Заклюют.

Еще хорошо, что при росте сто восемьдесят сантиметров он имеет вес под девяносто, и это совсем не жир. Иной раз дашь по лбу — так стараешься вполсилы, чтобы одноклассника не пришибить. Обычно пару раз показательно набить морду вполне достаточно для изрядного уважения. Вот здесь уже третий год, и все в полном порядке. Еще немного — и придет срок окончания медресе, и уже без разницы, что отец опять засобирается переезжать. Надоело. Придется выдумать причину не ехать. В университет, что ли, податься? Никакого контроля не будет вообще, да вот не тянет совсем учиться. Обрыдло все. Путешествовать хочется, да и после того как брательника забрили в солдаты на сходке студентов, мать ко всему, что оттуда исходит, относится с большим подозрением и ищет любые пути для того, чтобы не выпустить из-под руки свободно жить.

— Однако! — фальцетом вскрикнул Стрепетов.