Мусульманский Ренессанс

Пусть буду я неблагочестив, о Аллах, пусть буду я несчастлив,
Если только всю мою жизнь одна моя рука будет ласкать бедро, а ладонь другой будет под чашей вина[2380]

.

Его земляк и современник, придворный поэт эмира, смог отважиться на такую молитву:

Мы молимся под молитвенные призывы цитр и внемлем звучанию струн,
Среди людей, имам которых падает ниц перед чашей и кладет поклон над флейтой[2381]

.

Однако всех перещеголял в злословии Ибн ал-Хаджжадж в своих застольных песнях:

Внешне я мусульманин, но в душе я христианин-несторианин, когда передо мной вино,
При звуках цитр мы хотим молиться: первая молитва — Сурайджийа, а последняя — мелодия Махури.
Дайте мне испить того сладкого вина, которое запрещает Коран
И через которое запродаешь себя сатане.
Дайте мне выпить в день Михриджана и даже двадцать шестого рамадана,
Дайте мне выпить, ибо своими собственными глазами видел я уготованное мне место в самой глубине ада[2382]

.Дай мне выпить вина, относительно которого ниспослан стих запрещения в Коране.
Дай мне выпить его — я и христианский поп потом помочимся им в аду[2383].

О благочестии простого народа мы знаем, к сожалению, очень мало. Безусловно, в нем было много здоровой и сильной веры, но и большая склонность со скандалом принимать всякое религиозное волнение. В 289/901 г. в Багдаде был казнен один карматский вождь и его труп был подвешен на позорном столбе. «В народе распространился слух, будто перед тем как ему отсекли голову, он сказал одному человеку из народа: „Вот, возьми мою головную повязку и береги ее, ибо я вернусь через 40 дней!“ И каждый день под позорным столбом, где висело его тело, собирались толпы людей, считали дни, устраивали потасовки и спорили об этом на улицах. Когда же исполнилось 40 дней, приключился большой шум; одни говорили: „Это его тело“, а другие: „Его нет, правительство казнило и привязало к столбу другого вместо него, чтобы не было беспорядков“. И разгорелся великий спор»[2384].

Даже Мухаммад ал-Фаргани (ум. 362/972), стоявший близко к правителю Египта, считает стоящим труда занести в свою хронику следующее: Абу Сахл ибн Йунус ас-Садафи (ум. 331/942), которого весьма чтил Ихшид, правитель Египта, и которого он в письменной форме просил о заступничестве, ибо он никогда не видел его в лицо, рассказал мне в 330/941 г.: «Близ Маййафарикина некий христианин-отшельник увидал птицу, которая, выпустив из клюва кусок мяса, улетела прочь, затем прилетела обратно и опять выпустила из клюва кусок мяса, и так — много раз. В конце концов эти куски сложились и образовали человека. Тогда вновь прилетела птица и расклевала, разорвала его клювом на куски. Несчастный истязуемый молил монаха о помощи и представился ему как Ибн Мулджам, убийца ‘Али, которого вечно расклевывают птицы, а затем опять складывают вместе. После этого отшельник покинул свою келью, обратился в ислам и сам рассказал эту историю Абу Сахлу»[2385].

Уже бухарский поэт конца IV/X в. ясно и отчетливо говорит о присущем исламу аристократизме, повсеместно господствующем на современном Востоке, когда бедняк молится нерегулярно, предоставляя строгое следование религиозным правилам имущим: