Мутанты

— Сама ты Яга! Йога! Ты из воздуха получай! Я мужчина основательный, зрелый и привык брать ынеркию от натурального продукта. Поздно переучиваться… Наливай!

Раньше бы она закатила монолог на полчаса, но тут притащила четверть, скупой рукой плеснула в банный ковшик:

— Ладно, чтоб склеилось у них.

— Давай, чтоб операция у нас склеилась! Давно мы с тобой не шаманили, а? Не страшно хоть? А то прими для храбрости.

— У меня кундал и без горилки тутан!

— Сигналы-то наши помнишь?

— Еще бы! И сейчас в ушах стоит, как ты воробьем чирикал! — усмехнулась Сова, делая глаза загадочными. — А какие силы и средства приготовить?

Дед развалился на полке:

— Лопату, грабли и кусачки возьми.

— Козла брать?

— На что?

— В дозоре постоит. Или для отвода глаз.

— Сама постоишь для отвода. Еще прихвати калоши резиновые…

И захрапел, старый черт! А тут хоть сама с собой разговаривай или с козлом. Сова грядки пополола, вечером полила огород и снова в хату прокралась, а у молодежи там опять дискуссия: и Оксанка на шаманском уже чешет, и Юрко вроде язык вспомнил, но никак договориться не могут. Ладно, может, к утру разберутся…

Заполночь бабка Курова растолкала, умыться подала. И сразу стало видно, отдохнул дед — заметил, наконец, Сову и, леший, ущипнул за талию.

— А ты еще ничего, юрюнг курдук!

Ласковое слово перед операцией, оно ведь как политзанятие, дух повышает. Быстро собрались и огородами на край села. Там бабка встала в дозор среди крестов и надгробий, а Куров калоши надел, кусачками проход в колючей проволоке сделал, проник на контрольно-следовую полосу и оттуда уже давай соловьем ее высвистывать. Сова к нему проползла и тычком в бок:

— Сдурел, что ли? Начало августа. Соловьи-то не поют давно!

— Забыл! Да кто их слушает-то теперь? Все одно не поймут.

— Не нарушай маскировку!

— А как тебе сигналы-то подавать?

— Козлом кричи, Степкой. Его все знают… Дел даже обиделся:

— Ты бы его переименовала, что ли, другой паспорт выписала…

— Погожу пока. Ты еще мне предложение не сделал… Он аж подскочил, забыв, что находится в запретной зоне

да еще под яркими фонарями:

— Какое еще предложение? В ночной клуб, что ли?

— Для начала, может, и в клуб…

Куров первый пограничный столб подкопал, раскачал его и перевернул гербами наоборот.

— Ты еще там плясать пойдешь, — сказал, — как Тамарка Кожедуб.

Сова граблями полосу разровняла, следы скрыла.

— Что бы и не поплясать? Я женщина свободная…

— Наблюдение веди! — застрожился дед. — Свободная… Таким образом они пять погранзнаков развернули, уже до

таможни рукой подать, а у бабки будто свербит — задирать начала с каждым столбом. Один тугой попался, ну и стали вдвоем его крутить, и Куров невзначай приобнял Сову вместе со знаком. Так она вывернулась и чуть граблями не огрела:

— Чего это ты позволяешь себе? На операции? Хоть бы подарочек какой подарил сначала…

— Пенсию принесут, я тебе леденцов куплю, — пообещал он. — Давай не отвлекайся!

— На что мне твои леденцы? Хочу колечко, с бирюзой. В магазине видала.

В общем, чего-то закапризничала старуха, а это значит — до конца операции. Никак нрав не изменился! И выбирает самый критический час, когда затаиться надо, язык прикусить, слиться с окружающей местностью под носом у противника, а она в это время чего-нибудь требовать начинает. Полагая, что ему будет трудно отказать и, уж если пообещал чего, потом выполнять придется. Куров еще с партизанских времен этого терпеть не мог, оттого и не хотел брать ее в пару на задания. И хорошо, уже ночь, контрабандисты сами вышли на операции, а то бы его с бабкой давно заметили в запретной зоне

— Я тебе одно уже дарил, — буркнул дед. — Серебряное… Заметай следы ровней! Чернобай обнаружит!

— Так оно износилось — с руки спадает!

— Привязывай. Изолентой примотай! Ыррыатын…

— Что я тебе, электрический провод? — распрямилась бабка и подбоченилась. — Под напряжением?

А видеокамера в это время рыскает, шарит вдоль стены. Дед повалил Сову и к земле прижал:

— Ладно, куплю. С бирюзой… Только не вставай, ползком надо.

— На что мне твое колечко? — завредничала. — Тьфу на него! Тундара ты якутская…

— Тебе чего надо, Елизавета? — отчаялся Куров. — Весь день в бане просидели, могла там сказать. Операцию завалишь.

— Отдохнуть хочу. — И распласталась на КСП. — Притомилась.

— Вперед! Санаабар…

— Поди, не семнадцать лет! Я женщина зрелого возраста. И вся такая упревшая…

— Вставай на четвереньки и вперед!

— Чего ты раскомандовался? — На четвереньки-то встала, но не пошла. — Я кто тебе? Женись, тогда и командуй!

— Ишь что захотела! Только и смотрят, как бы на себе женить! Ну и бабы пошли! Тундара кириккитте! Помогай давай!

Дед в одиночку очередной столб раскачать попробовал — не поддается.

— А вот не буду помогать! Что ты сделаешь?

— Что я раньше делал, когда ты шевелиться не хотела на операции?

Она мечтательно глаза закатила:

— Ой! Ой! Что делал! Что дела-а-ал! Да если б ты, как раньше, я б с тобой походила на операции. А нынче у меня никакого интересу. Так что подчиняться отказываюсь, пошла домой.

И поползла прочь.