Мутация. Начало

Не взирая на криминальные увлечения брата, Виталик никогда ни в чем того не обвинял. Потому что Толян был человеком открытым и добрым. Он никогда не бегал от ответственности. И сейчас, когда за матерью нужно было присматривать и ухаживать, Толян всегда был рядом и делал все, что от него требовалось. Отчасти, этому способствовало и то, что на работу ему устроиться было крайне сложно, над чем Виталик иногда подшучивал. Но беззлобно, не переходя границ дозволенного. Да Толян и не обижался. Он вообще был легким человеком.

Очередь постепенно двигалась. Кареты «скорой» превращались из хвостовых в головные, чтобы тут же умчаться на следующий вызов. Спустя час с небольшим, настала очередь и Виталика. Он помог кряхтящей бабуле слезть с подножки и они стали протискиваться сквозь толпу ожидающих очереди на осмотр пациентов. Врачи и медбратья приемного покоя бродили с бледными лицами и красными от недосыпа глазами. Виталику не нужно было зеркало, чтобы знать, что сейчас он выглядит так же. Если не хуже.

Бабулю удалось пристроить на стульчик в одном из уголков «приемника». Врач мрачно качал головой, когда Виталик объяснял ему, с какой целью сея особа была привезена. Это можно было назвать актерским монологом, но в глазах врача отчетливо читалась фраза режиссера Станиславского «Не верю». Он принял из рук фельдшера сопроводительный лист и кардиограмму, которые тут же передал, пробегающему мимо медбрату а сам развернулся и растворился в галдящей толпе.

— А кто меня домой повезет? — заныла бабуля.

— Харон, — ответил Виталик. Но тихо, чтобы она не услышала.

Теперь нужно было поставить штамп на небольшом листочке, свидетельствующий о том, что бабушку Виталик привез именно сюда, а не высадил где-нибудь по дороге. Ждать штампа пришлось минут двадцать, встав в очередь из таких же фельдшеров.

Все это время толпа вокруг перемещалась, текла. Кто-то плакал, кто-то ругался матом, кто-то требовал немедленного осмотра, угрожая жалобой аж в министерство здравоохранения. В ответ на угрозу, один из врачей, проходящий мимо, громко и внятно послал кверулянта на три известные русские буквы. По толпе пробежал смешок. Кто-то возмущенно заохал, но не активно, понимая, что могут послать и его.

Пандус был забит курящими пациентами, среди которых были вкрапления из белых халатов. Виталик постарался скорее покинуть это смердящее облако. Он стал спускаться, вчитываясь в бортовые номера таких же, как у него машин. Оказалось, что Саня уехал с территории и ждал на противоположной стороне дороги, напротив КПП. Ну что ж, разминка и прогулка никому еще не повредили.

Взгляд невольно приковала другая вереница машин. Там были не только «скорые», но и полицейские экипажи. Эта очередь стояла в другой приемный покой, куда свозили заболевших новой болезнью. Сам Виталик за это дежурство посетил резервный приемный покой семь раз. Семь человек он привез сюда на верную и довольно скоропостижную смерть. И всякий раз представлял, что возможно завтра, его самого повезет кто-то из более везучих коллег в эту очередь. Как он сам отвез троих своих за неделю. Тех, кого хорошо знал. С кем пил водку и фотографировался в обнимку. Последнего он свёз вчера. Его звали Колей Саенко и он был таким же фельдшером. Болезнь захватила половину его тела. Виталик не противился, когда Коля пил водку прямо в карете. Виталик и сам выпил чуть-чуть, чтобы поддержать товарища. И Виталик помнил взгляд Коли полный обреченности и страха. Когда настала их очередь пересечь порог резервного приемного покоя, Коля заплакал. Попрощался с водилой Саньком за руку и пошел вслед за Виталиком, поглядывая на двух автоматчиков, скучающих у входа.

Когда Колю увели по длинному коридору, Виталик дождался очереди в регистратуру, где ему поставили стандартный штамп. Все, пациент сдан, куда надо…

А потом, роняя слезы, Виталик допил водку, недопитую Колей. Не стесняясь Санька, автоматчиков и всех, кто проходил мимо. Все смотрели с пониманием.

А потом бессонные часы на работе, которую он уже не покидал, стерли горькое воспоминание. И осознание того, что Коле, возможно, уже проткнули голову острым прутом, не так терзало душу. Милосердное отупение не давало депрессии шансов…

Виталик больше не томился приятными воспоминаниями о жизни, которая была у него еще неделю назад. О шашнях с одной из молоденьких фельдшериц, о друзьях, общение с которыми прервалось из-за нечеловеческой занятости, о своей пейнтбольной команде, половина которой, наверняка, либо мертва, либо бродит по улицам, изменившись до неузнаваемости. Виталик загнал воспоминания о хорошем в дальние уголки памяти. А воспоминания о плохом еще дальше.

Он помнил лишь о том, что его мать не должна попасть в клоаку института Джанелидзе. Только не она.