Мутное дело

Не помню, какую одежду выбрали для прочих членов семьи. А для меня — рыжую вигоневую кофту, твёрдые тупоносые туфли, коричневый колючий шерстяной сарафанчик («Чистый кашемир, 100 %!»). Я в нём ходила в школу три года. А ещё выпросила «баловство»: пластмассовые бусики.

— Ну, ожили! — счастливая румяная, возбуждённая мама прятала покупки в сумки, маскируя сверху буханками хлеба.

Старшая сестра моя была миниатюрной красоткой. Умела наряжаться, а ещё больше умела вытягивать из родителей деньги на модные наряды. Она была первенец и потому, наверно, более любимая. Пишу это без обиды: просто мы были очень разные, чего обижаться-то.

Я не интересовалась тряпками. И окончательно и бесповоротно поставила на себе крест в пятом классе, когда вернулась из лагеря и увидела себя в зеркале.

За летнюю смену я стремительно вымахала в росте, обогнав на голову сестричку. Кости пошли в ширину, длиннющие руки и ноги казались лапами. Их, рук и ног, было явно раза в три больше, чем положено. Казалось, конечности торчали отовсюду, неприкаянно болтались, цеплялись за всё и мешали всему.

Особенно удручали плечи — просто косая сажень. Я казалась себе уродиной, которую не украсит ни одно платье, нечего и стараться. До восьмидесятых, с их модой на огромные, гренадёрские накладные плечи, было ещё далеко.

В моём детстве ценились статуэточные обтекаемые силуэты, Золушкин ростик, хрупкие косточки, плавные котиковые плечики. Не домашних котиков, а которые морские. Не руки — а ручки, не ноги — а ножки, не пальцы — а пальчики.

Мужчины цокали с завистью, умилённо: «Твою-то Дюймовочку можно на ладошку усадить!». И, напротив, насмешливо присвистывали: «Вот это лошадь! А ноги-то, ноги — ходули, оглобли! Чисто цапля!».

Ох, тяжко приходилось первым акселераткам.

Тогда же я выплеснула наболевшее в толстую тетрадь:

Моя сестра красавица,
А я вот некрасивая.
Умом сестрёнка славится,
В учёбе ж я ленивая.
И ладная, и милая
Сестра моя Тамарочка,
А я же неуклюжая
И личико с помарочкой.
Бывало, пишет Томочка
Домашнее задание —
И вдруг со смехом вытащит
Любовное послание.
Тут и стихи альбомные,
И клятвы, обожания:
«Ах, Тома, я люблю тебя,
И в семь ноль-ноль свидание!»
И, даже не читая их,
Записки рвёт Тамарочка —
У ней в портфеле без того
Полно таких подарочков.
А мне бы хоть записочку,
Хоть слова три — не более.
Её бы под подушкою
Хранила я подолее…

Итак, за спиной десятый класс. Нас с братом, от роду не выезжавших дальше соседнего района, провожают в Большой Город. На остановке неловко обняли и похлопали по спине (отец), чмокнули в щёки (мама). Не в привычке было им принародно показывать, тыкать в чужой нос любовью.

Посадили в рейсовый автобус и отправили в городок в сорока километрах, на железнодорожный вокзал.

Больше всего мы боялись, что нам не достанутся билеты, что прозеваем поезд, что перепутаем или не успеем добежать до вагона. Стоянка нашего поезда была по расписанию полторы минуты.

Голос диктора под сводами вокзала отдавал раскатистым эхом. В микрофон пробулькали:

— Ква-ква-блю-блю-уа-уа-уа!

Это объявили наш поезд.

И вот мы сидим в вагоне, унимая дыхание. Нумерация вагонов начиналась с хвоста поезда, и нам пришлось выдать вдоль состава двойной кросс с тяжёлыми чемоданами.

За окном уплывает перрон. Наши места в отсеке на верхних полках. Берём со столика стопки тяжёлого сырого белья, застилаем и укладываемся солдатиками.

Пропажу обнаружили вернувшиеся из тамбура пассажиры.

— Кто лёг на наши постели?! — возмущаются муж и жена голосами Михал Потапыча и Марьи Тимофеевны, и таких же габаритов.

— А мы думали… А наше бельё где?

— Купите у проводницы. Комплект — рубль.

Представьте себе, мы, деревенские ребята с натруженными, как у взрослых, руками, не знали цену деньгам. Все денежные операции вела мама. Отправляя в магазин, давала чёткие распоряжения: три литра молока — столько-то, кило сахару — столько-то, кило перловки — столько-то. Сдачи дадут рупь двадцать, пересчитайте внимательно.

Рубль — это много или мало? Хватит ли нам прожить на ту сумму, которую мама зашила обоим в трусики на полтора месяца? Решаем: одну ночь проедем и без простыни-пододеяльника-наволочки. И без чая. Не полезешь же при всех под юбку за деньгами.

— Матрасом и подушкой без постельного белья пользоваться нельзя, — проходя, равнодушно кинула проводница.

Ну, нельзя так нельзя. Ночью, правда, потихоньку развернули нечистые, пахучие серые валики и кое-как поспали.

Засыпая, думаю: «Ах, как необычно, красиво и мелодично все вокруг разговаривают! Не то что мы, по-деревенски… Ну ничего, мы тоже так научимся».