Муза художника

— Реальная история несколько отличается, — произнесла София голосом, который звучал глухо и как-то неодобрительно. — Такие монеты, как эта, в срочном порядке чеканили в сорок первом, во время войны. Старые бронзовые деньги немцы изымали из обращения и плавили для использования в военных целях. Но алюминий мягче, чем металл, из которого обычно изготавливались монеты. Так что датчане решили продемонстрировать сопротивление оккупации, пометив их запрещенными знаками и пустив в обращение. Эта досталась Йону от дедушки, «V» на ней символизирует победу союзников,[40] и для Йона она была…

София замолкла, а затем с вернувшимся в голос недоумением продолжила:

— Я просто не понимаю… Он ни за что бы с ней не расстался.

Почти сожалея о своем решении показать монету, Фрейя стала внимательно рассматривать знак «V», начертанный на ней. До сих пор ей казалось, что это просто царапины на поверхности. Она попыталась вспомнить день, когда получила ее в подарок.

— Даже не знаю, — призналась она. — Я… мне кажется, я плакала или плохо себя чувствовала. Он просто дал ее мне и… и рассказал эту сказку. Возможно, это было в тот раз, когда мы все вместе ездили в горы.

— Что ты помнишь о той поездке? — требовательно спросила София.

— Не много. А что? Что там случилось?

— Значит, это все… Больше он ничего не говорил?

— Он просто просил всегда носить ее с собой. Я так и делаю, — ответила Фрейя, занимая оборонительную позицию; она не могла понять, чем это воспоминание о доброте мистера Алстеда так не понравилось Софии. — Чтобы помнить о том, что нужно всегда поступать правильно, как мальчик из сказки. Длительное время монета была у него, а теперь он отдает ее мне.

София долго молчала. С тем отдыхом в горах у нее были связаны какие-то воспоминания, которыми она явно не собиралась делиться с Фрейей.

— Ладно. Я соглашусь с тобой. Нужно подтвердить свое право собственности на картины раз и навсегда.

София подняла встревоженные глаза. Восторга, с которым она говорила о лисах, больше не было. Теперь женщина выглядела старой и уставшей. Похоже, Фрейе даже не следовало рассказывать о своем сегодняшнем визите в галерею. Создавалось впечатление, что София смирилась с неизбежным.

— Вот дневник. Отдай его Питеру. Они могут подвергнуть его любой экспертизе, какой пожелают, — вздохнула София. — По крайней мере, если Дюфрен считает все это необходимым для подготовки к продаже.

— Я как раз хотела спросить, — заговорила Фрейя, которая теперь размышляла над тем, что ей удалось выяснить во время беседы с Мартином. — Вы знаете искусствоведа по имени Холден? Может быть, он приходил, чтобы исследовать картины? Он написал очерк о Риисе, Питер его мне показывал.

— Время от времени разные исследователи просили разрешения приехать. — София нахмурилась и прикоснулась к сережкам. — Но Холден — нет. Это имя мне незнакомо. И об очерке я ничего не знаю. Но думаю, что в принципе могу справиться с академическим языком.

Тут у нее появилась новая мысль:

— Фрейя, тебя ведь не слишком затруднит, если возникнет такая необходимость, поговорить с Мартином Дюфреном? Он наверняка уже забыл о тех слайдах.

КОПЕНГАГЕН, 1906 ГОД

Суббота, 17 февраля.

Я прекрасно понимаю, почему Виктор столь бурно реагирует, но считаю, что он не должен так поддаваться чужому мнению. Сегодня днем к нам явился один из его друзей и принес последний выпуск журнала «Ny Jord» («Новая земля»). Я пишу «друзей», хотя этот Ханс Арнесон — кукловод по натуре: один из тех, кто весело приветствует и вовлекает людей в разговор лишь для того, чтобы посеять семена раздора и настроить их друг против друга, после чего отступает и наслаждается спектаклем, который поставил. Ханс получал удовольствие, читая вслух обзор выставки в Шарлоттенборге и наблюдая за реакцией Виктора.

Всю свою жизнь Виктор упорно игнорировал тех, кто его не понимал. Почему же эта рецензия так задела его за живое? Критик, написавший статью, — еще один человек поколения Виктора, которого тот давно знает, но он не относится ни к числу наших друзей, ни к числу тех, с кем мы встречаемся в обществе. Тем не менее могу сказать, что этот критический разбор стал для Виктора настоящим ударом, толкнувшим его на решительные действия.

— Я вполне способен написать картину с обнаженной натурой, не уступающую или даже превосходящую те, что были на выставке в этом году, — набросился он на Ханса Арнесона.

— Да-да, никто в этом не сомневается, — улыбнулся и закивал тот в ответ, ощупывая своими толстыми пальцами каждый сантиметр журнала, который был у него в руках, и обшаривая взглядом комнату.

В мою сторону Арнесон не смотрел. Едва ли он признавал женщин.

— Я не хочу тратить на это время, — продолжал Виктор, — но ты позаботься об этом деле немедленно, чтобы оно не слишком отвлекло меня от другой работы. Я думаю написать стоящую в полный рост фигуру. И еще одну в три четверти, сидящую.