Музей

КИРОВ (задумчиво). Вот я не дышал сейчас, и показалось мне на минуту, что я умер. Вы ничего не заметили?

ВРАЧ. Пока нет. Если что – мы этого момента не пропустим, так что живите спокойно. Произведем вскрытие, напишем медицинское заключение.

КИРОВ. И что же вы обо мне интересного напишете?

ВРАЧ (измеряет давление). Интересного – ничего. Рутина. Покойному 48 лет от роду, рост 168 сантиметров. Невысокий вы у нас вождь, товарищ Киров. Волосы на голове густые, черного цвета, с небольшой проседью. (Захватывает двумя пальцами волосы Кирова.) Длиною до 4-5 сантиметров.

КИРОВ. Тоже мне заключение о смерти! Да я таким и живой был.

ВРАЧ. Не обольщайтесь. Трупное окоченение хорошо выражено в мышцах нижней челюсти (показывает) и мышцах нижних конечностей. Покровы отлогих частей туловища, шеи и конечностей в темно-багровых трупных пятнах, исчезающих при надавливании пальцами. (Берет Кирова за руку.) Ногти рук синюшны.

Звонит телефон.

КИРОВ. Подождите-ка (идет к телефону).

ВРАЧ. Я-то подожду, а вот которая с косой – вряд ли.

КИРОВ. Киров на проводе.

В углу кабинета в полумраке вырисовывается фигура Сталина с телефонной трубкой в руке. В дальнейшем беседа теряет телефонный характер, и Сталин свободно перемещается по кировскому кабинету. Врач садится в дальнее кресло и становится частью фона.

СТАЛИН. Не спишь?

КИРОВ. Не сплю, товарищ Сталин.

СТАЛИН. Это я другим товарищ, а тебе – друг. Совсем забыл бедного Иосифа.

КИРОВ. Я о тебе, Иосиф, постоянно думаю.

СТАЛИН. А может, лучших себе друзей нашел, а, Мирон? Которые среди ночи не звонят? Я ведь не обидчивый, ты знаешь.

КИРОВ. Да кто же у меня дороже тебя? Никого, Иосиф.

СТАЛИН. Только Мильда Драуле (смеется). Это я в порядке шутки.

ВРАЧ. Глаза закрыты, зрачки умеренно расширены. Хрящи и кости носа на ощупь целы. В левом носовом ходе корочки запекшейся крови.

СТАЛИН. Не спится мне, Мирон. Сам не сплю и тебе не даю.

КИРОВ. Да я ведь тоже не спал. Разболелся что-то, вроде как грипп.

СТАЛИН. Грипп – это ничего. Несмертельно. Люблю такие болезни, знаешь. Лежишь себе, домашние на цыпочках ходят. За окном – снег, часы тикают. В детстве это особенно чувствуешь.

КИРОВ. Ты, Иосиф, случайно поэзией не увлекаешься?

СТАЛИН. Я, Мирон, больше по части драмы. Вот вспомнил сейчас пьесу Булгакова. Как там точно все описано: зима, дом, печка… Я на нее знаешь сколько раз ходил? Шестнадцать. Смешно?

КИРОВ. Что ты, Иосиф. Я ведь все понимаю. Зима, дом… Воспоминания – это самое дорогое.

СТАЛИН. Это не воспоминания. Я потому туда хожу, что этого у меня никогда не было. Никогда. Зима была, печка была. А дома не было. (Выходит из задумчивости, хлопает Кирова по плечу.) Ты ходи в театр почаще. Полезно, знаешь? То одно услышишь, то другое. Или в музей. Любишь музеи?

КИРОВ. В целом – люблю. Только…

СТАЛИН. Что?

КИРОВ. В музеях тишина такая… Меня там, если честно, в сон клонит.

СТАЛИН. Музей не допускает резких звуков.

КИРОВ. Там, по-моему, жизни маловато – вот что.

СТАЛИН. Ну, что ты, Мирон, что ты… Жизнь там кипит, бурлит даже. Просто это тихое бурление.

КИРОВ. Разве бурление может быть тихим?

СТАЛИН. Запросто. Ты, например, видел, как извергается подводный вулкан?

КИРОВ. Нет.

СТАЛИН. Вот и я не видел. Но я очень хорошо представляю себе, как это происходит.

КИРОВ. Как, Иосиф?

СТАЛИН. Беззвучно. И что для нас важно – заранее известно, чем дело кончится: над вулканом километры воды. Вода, Мирон, – как время, ее не преодолеешь. Можно бурлить, извергаться, а все равно останешься на дне куском базальта. Музей – это застывшая история. История без всяких там «если бы».

КИРОВ. Надо будет найти время и в музей сходить. В ту же Кунсткамеру. У меня там и вопросы накопились по персональному составу. Мы ведь, Иосиф, даже не знаем социального положения заспиртованных! Сейчас, после съезда, я стал посвободнее – обязательно туда наведаюсь.

СТАЛИН. Наведайся, отчего ж не наведаться? А кстати, как тебе съезд?

КИРОВ. Хороший в общем съезд, дельный…

СТАЛИН. Ты говоришь неуверенно. Что-то произошло? Произошло, Мирон?

КИРОВ. Да подошла ко мне на съезде группа товарищей…

СТАЛИН. Группа? А я-то думал, что групп у нас больше нет… (Пауза.) Так всей группой и подошли? И говорили хором?

КИРОВ. Да нет, то есть… Ну, Косиор подошел. Ты не говори никому, что я тебе все рассказываю.

СТАЛИН. Косиор… Конечно, не скажу. И что же этот самый Косиор тебе сообщил?

КИРОВ. Ты плохого не думай, Иосиф. Они за партию болеют, это видно. Только нет в них осознания того, как для партии объективно лучше…

СТАЛИН. Не рассусоливай. Чего хотят?

КИРОВ (прочищая от волнения горло). Хотят пост новый ввести – генерального секретаря партии.