Музей

АЭРОПЛАН (отдергивая руку). Лапы!

КИРОВ (МЕДВЕДЮ). Это еще зачем?

МЕДВЕДЬ. Не знаю.

АЭРОПЛАН. Ты, товарищ, на первый взгляд какой-то, знаешь, недалекий.

КИРОВ (читая письмо). Ну, все там у тебя, товарищ Медведь?

МЕДВЕДЬ. Имеется еще ряд сигналов.

КИРОВ. Отложим-ка мы их до следующего раза. Договорились? Все, полный вперед.

МЕДВЕДЬ. Есть полный вперед! (Продолжает стоять.)

КИРОВ. Забыл что-нибудь?

МЕДВЕДЬ. Нет, не забыл.

КИРОВ. Тогда – прощаемся.

МЕДВЕДЬ. Прощаемся.

КИРОВ (машет перед Аэроплан письмом). Ты это где взяла?

АЭРОПЛАН. Она подошла ко мне у парадного.

МЕДВЕДЬ. Кто?

АЭРОПЛАН (показывает КИРОВУ на МЕДВЕДЯ). Мы с ним разве не попрощались?

МЕДВЕДЬ. Я, пожалуй, пойду.

КИРОВ. Всего хорошего, Филипп Демьянович.

АЭРОПЛАН. Она решила, что я новая прислуга, и попросила передать письмо по секрету. (Показывает на МЕДВЕДЯ.) А он какой-то, по-моему, … нескромный.

МЕДВЕДЬ. До свидания, товарищи. (Закрывает лицо руками и выходит.)

АЭРОПЛАН. Она же встретиться с тобой хочет!

КИРОВ. Встретиться! Ох, Мильда, Мильда, как ты неблагоразумна!

АЭРОПЛАН. Женщина с такими рыжими волосами не может быть благоразумной. И с таким странным именем…

КИРОВ. А у тебя вообще нет имени – только кличка. Это ведь додуматься надо – Аэроплан! Почему – Аэроплан?

АЭРОПЛАН. Сейчас объясню. Прошу садиться.

Киров садится на стул, Аэроплан широко раскидывает руки, громко жужжа, летает по комнате, затем приземляется у Кирова на коленях.

КИРОВ. Ах, вот оно что.

АЭРОПЛАН. Развиваем отечественную авиацию. Спроси лучше, почему я отсюда не улетаю.

ГОЛОС С.-Т. Почему?

АЭРОПЛАН. Сама не знаю. Думаю, Марию Львовну жалко: пропадет она без меня, если тебя случаем застрелят.

КИРОВ. А ты за меня не бойся. Не такой я человек, чтобы меня застрелить можно было! (Снимает Аэроплан с колен, встает.) И с чего ты взяла, что меня застрелят?

АЭРОПЛАН. Не знаю. Лицо у тебя такое.

КИРОВ. Да какое же у меня, черт возьми, лицо?!

АЭРОПЛАН. Ну, такое, понимаешь… Этого нельзя объяснить, просто появляется в лице что-то. Ты только черта не поминай: может, пронесет.

Сцена пятая

Киров и Драуле в кировском кабинете в Смольном. Кабинет обставлен по-ленински: кресла в чехлах, большой стол с лампой, широкая кушетка.

КИРОВ. Здравствуй, несгибаемая.

ДРАУЛЕ. Здравствуй, товарищ Киров. Вижу, получил мою записку.

КИРОВ (хмуро). Я, Мильда, больной пришел.

ДРАУЛЕ. А я тоже больная. И знаешь, от кого заразилась? То-то. (Заглядывает ему в глаза.) Только я смотрю, ты не особенно мне рад.

КИРОВ. Я рад, Мильда, рад, но нельзя все это так делать…

ДРАУЛЕ. Как?

КИРОВ. Ну, открыто, понимаешь? Никакой конспирации.

ДРАУЛЕ. А зачем нам конспирация, товарищ Киров? Мы ведь с тобой не подпольной работой занимаемся. Разве мы что-то противоестественное делаем? Есть, конечно, свои капризы, но в целом все в рамках природы. Два молодых, здоровых организма тянутся друг к другу. Что тут плохого?

КИРОВ. Да не в этом дело. Ты возле дома моего ходишь, Маша может узнать.

ДРАУЛЕ. А кто она тебе – жена, мать, сестра? На тех же правах, что и я. К тому же все она давно знает, твоя Маша. Надоела мне эта конспирация. Я вот замужем и ничего не боюсь. Ничего.

ГОЛОС С.-Т (хихикая). Я тут тоже, как говорится, в брак вступаю. С товарищем с Камчатки. Очень просил. Брак, понятное дело, отомрет, но захотелось все ж таки попробовать, пока не отмер.

КИРОВ (протягивая руки к Драуле). Ну, иди ко мне, моя рыжая. Иди, приласкаю. (Драуле следует за Кировым на кушетку.) Тебя только пальцем коснешься, а ты уже гусиной кожей покрываешься. И все твои рыжие волоски дыбом стоят. С виду – холодная, неприступная, а тронь тебя – обожжешься.

ДРАУЛЕ. Мы, рыжие, отчаянные. Я, например, при всех раздеться могу. Очень даже просто.

ГОЛОС С.-Т. (от души). Ох, и хорошо же с мужчиной в браке состоять… Однозначное наслажденье!

КИРОВ (обнимая Драуле). Давай сегодня не раздеваясь.

ДРАУЛЕ. Не знаю, мне все-таки больше нравится – раздевшись. В такой канцелярской обстановке лучше, я считаю, раздеться.

КИРОВ. А войдет Суомалайнен-Тюнккюнен – красиво будет? Думаю, некрасиво.

ДРАУЛЕ. Она все равно ничего не поймет. Такая дура! И в тебя, по-моему, по уши влюблена.

Суомалайнен-Тюнккюнен издает обиженный звук.

КИРОВ. Нет, проще не раздеваясь. Ленин, знаешь, простоту любил.

ГОЛОС С.-Т. Это почему же я ничего не пойму? Очень даже пойму. Мне товарищ с Камчатки все наглядно объяснил!

ДРАУЛЕ. Мой-то Николаев вчера интересовался, ты меня раздеваешь или я сама это делаю. Пристал, как репей. Жуткий тип.