На следующий день купались, много бродили по пляжу, ловили рыбу. После сытного ужина ухой, у Свята снова заныла нога, он прилёг поспать в палатке. Меня звало сумеречное море. Давно хотела помедитировать на побережье. Подстелила полотенце, села на песок в позу лотоса. Пальцы в мудру, чакры на старте. К вечеру у моря разыгрался ветерок, я сразу ощутила капли прохладной воды на лице. Эта свежесть ещё больше настроила меня на медитацию. Почему-то при медитации в голову всегда отчаянно прорываются мысли. Их становится больше, они соревнуются за первенство. «Представь себя морем, волной, с плеском накатывающей на берег. Ты не человек ты — стихия! У тебя нет мыслей, есть лишь суть, в согласии с которой ты живёшь» — нашёптывал гуру внутри. Стоп. Зачем что-то представлять? Суть-то как раз в том, чтобы освободиться от представлений и мыслей. «Ом намах шивайя» — повторяла я. «Тантрическая мантра освобождения» — снова нашёптывал закадровый голос моего внутреннего гуру. Да что ж такое! Медитация моей мечты, в тишине, на берегу моря оказалась провальной. Всё же как на картинке: песок, волны, треплющий волосы ветерок, что не так? Может, в этом и дело, что я думаю о картинке? Об условиях для медитации, а не о сути. Или вообще проблема в том, что я думаю? Или просто не хватает Лерки и горячих бутербродов? Да, скорее всего, дело в дефиците Леры и бутербродов. Мы бы с ней открыли лучший в мире ашрам.
Я решила просто расслабиться, любовалась морем и смотрела вдаль. Незаметно, ко мне подсел мужчина.
— О чём думаете?
— О роли бутерброда в медитации.
— Звучит, как трактат, — он засмеялся.
— Да, на Нобелевку планирую.
— Хе-хе, попробуйте. Что вы тут, отдыхаете?
— Ну да, вон с палаткой приехали.
— А с кем?
— С мужем, его родителями.
— А, понятно. А моя жена не захотела ехать. Ну я по работе, вообще, я дальнобойщик. Остановился тут переночевать.
— Ну потому жена и не захотела, чтобы работать не заставили.
— Да нет, она просто комфорт любит, а моя фура — далеко не «Резорт». Как вы решились? Девушки обычно не любят такой отдых.
— Надолго я бы тоже не решилась. А так — мне нравится. Я люблю природу, звёзды, костры. Как будто домой возвращаешься. В настоящий дом.
— Да, мне тоже нравится природа. И свобода. Я и профессию такую выбрал, свободную. Долго на одном месте не задерживаюсь.
— А это точно свобода? Или, может быть, бегство?
— Хм. Я не думал под таким ракурсом.
— Свобода — это ведь не только ветер в лицо. Она неразрывно сопряжена с ответственностью. По-настоящему ты свободен только тогда, когда делаешь выбор и готов принять и уладить последствия. По-другому — это анархия.
Мой собеседник замолчал, глядя в даль. Я поднялась с песка, уже слишком холодно сидеть.
— Уходите?
— Да, думаю идти. Прохладно стало.
— Я тоже.
Мы молча пошли от берега. К палаточному городку. Я увидела Свята.
— Ну, до свидания! — сказал мой новый знакомый.
— До свидания! — ответила я.
Даже в темноте я почувствовала ярость Свята.
— И что это всё значит?
— Что именно? — я опустилась на колени, чтобы залезть в палатку.
— Я тут с больной ногой лежу, а ты с мужиками шаришься?
— В смысле шарюсь? Он подошёл ко мне на берегу, начал разговор. Что тут такого? Мне нужно было изобразить глухонемую?
— Как вариант. Откуда я знаю, чем вы там занимались? Я отдалённо слышал разговор, потом несколько минут молчания, а потом вы двое появились. Что там происходило — я не знаю.
— Секс на пляже, в песке. А потом мы вместе решили показаться тебе на глаза. Ну что бы ты не сомневался, — я завелась.
— Не смешно. Что ты с ним делала?
— Разговаривала о природе свободы и комфорте его жены. Подробный отчёт вышлю на почту.
— Это ненормально. Как мне тебе доверять, когда ты себя так ведёшь? Представь себя на моём месте. Появляюсь я из темноты с какой-то бабой. Что ты будешь думать?
— Что вы непременно переспали и обменялись номерами. Возле тебя ежедневно трутся молодые студентки, я же молчу. Я не запрещаю тебе принимать у них экзамены, спрашивать домашние задания. Хотя, по сути, ты просто с ними общаешься. Заметь, я тоже вас не вижу и не знаю, как это всё происходит. Как ты там говорил? Доверие — основа отношений? Вот у тебя ко мне его нет. Разве что, к батарее меня привяжи, чтобы я никогда не сталкивалась с другими мужчинами. Или веру меняй.
Я отвернулась и расплакалась. Истерика не прекращалась, я уже чувствовала, как болят глаза и кружится голова. При этом, я старалась сдерживать голос, чтобы мой вой не услышали родители в соседней палатке и не стали донимать расспросами. Наутро мои глаза превратились в щёлки, из которых можно только подглядывать за миром. В зеркало смотреться не хотелось.
— Я простил тебя.
Божечки, как великодушно. Я не стала произносить это вслух, чтобы не продолжать полемику. Утихло и ладно.
На третий день жизни в палатке я поняла, что:
а) мне не нравилось просыпаться на мокром. Не знаю, это из-за мокрых полотенец, которые лежат рядом или из-за того, что душно;
б) мне не нравилось, что душно;
в) хотелось в душ;