Музей «Калифорния»

В две тысячи девятнадцатом я решил сыграть в жизнь писателя. Мне было больно, что никто не наблюдает за моей жизнью, не вмешивается и не устраивает ее так, как обещано в скрижалях. «Где этот хваленый Бог, который подхватывает и несет?» — спрашивал я. Люсия была женщиной немолодой, но удивительной, она проходила по жизни через череду болезней и потерь и осталась на окончании жизни решительно одинокой, невероятно богатой и слегка сумасшедшей, и по ее жизни я написал семь глав интервью: я задавал вопросы — она отвечала. Странным образом казалось, что это Люсия учит меня говорить, а не выпускать голос сущности.

В этом диалоге было снова много о вере. Я продолжал сомневаться: уверовать или нет? Может, вера — это манок, поставленный вдали, чтобы бросать луч света в конце пресловутого тоннеля, но он никогда не будет приближаться?.. Одной из частей веры было уверовать в то, что часть Божества пребывает со мной в любых обстоятельствах, хоть это и не делает меня Богом. Это противоречие, поэтому для усвоения его надобно повторить неоднократно. Люсия жила в Чикаго, это огромный мегаполис на месте бывшей огромной бойни. Говорят, было время, когда кровавая жатва происходила тут ежедневно и реки крови текли в ныне покойные воды Великих Озер.

Говорят, было время, и в Чикаго царил хаос и правили банды, но сейчас это просто большой американский город. Плотно урбанизированная американская субурбия, чье сердце прилегает к берегу холодного озера, а кровеносная система растекается на десятки миль на север, запад и юг, обнимая озеро насколько достает хватки. Довольно тупой и прозаичный, по-своему симпатичный, с извилистой рекой, окрашенной в День святого Патрика в кислотный зеленый цвет, и по меркам Америки — удобный: в Чикаго обширная сетка метро, куча милых местечек, модный в эти десятилетия дух левацкой всетерпимости вопреки окружившей город реднековской (redneck) нетолерантности к чужакам и «другим». Чикаго — оплот ненавистной демократии, взятый в оплот землистой, невежественной серединной Америкой.

Через Чикаго зимой и весной дует с озера невыносимый пронизывающий ветер, хотя город стоит на широтах русского Сочи, ветер сдувает в огромную американскую пустошь вой замученных животных и людей. На месте современного Чикаго протянулась когда-то великая бойня, и хотя она позабыта полностью в сознаниях людей, с земли еще не успел сойти траур. Очень быстро происходит преображение мертвой телесной материи, она вообще раньше остального смешивается с землей и не оставляет никакого уродства в назидание. Если боль, или война, или смерть прошли по земле осенью — весной материя может и не помнить. С духом так не происходит, и поэтому в городе сохранилось на многие десятилетия удушливое предчувствие смерти, причем скорой, жестокой, несправедливой.

Люсия пережила целую серию смертей — может, поэтому ей так полюбилось это место? Рассказывала мне, как полюбила город с первого взгляда, как в первый миг поняла, что будет тут жить. Что ж, знакомо. Она была постарше, чем я, в свой первый приезд, но Америка умеет поразить. Особенно ее непропорциональные, исполинские мегаполисы, утыканные щедро каменными колоссами, которые ни для чего не нужны людям — только чтобы чувствовать себя подавленными (мазохистическое, нездоровое желание…), тем не менее первое воздействие силы — притянуть. Первое воздействие слабого, молодого — быть притянутым. Она говорила, что не знала по приезде ни слова по-английски, в голодный год разрушения красной империи, без особых знаний и перспектив, просто чтобы заработать. Как тут не пасть перед этой силой ниц?

Она говорила, что в Америке на нее подул вихрь всевозможности. Все, что было так трудно, неловко исполнимо на общей для нас родной русской земле, которую наши предки так старательно возделывали, поливали своими слезами и кровью, стало давным-давно клонить нас вниз, из глубин нашей земли дышит густой гений, но и не менее густое страдание, и я не думаю, что это литературное преувеличение; а в Америке, пусть тут и успели пролить свою меру крови за три истекших века, перед этим целые тысячелетия ничего не случалось: ходило своим чередом время, и природа покорно, без вмешательства насильников и убийц, проходила через назначенные ей перемены. Глубину временнóго следа надо учитывать при измерении веса страдания.