Музей невинности

В семь часов вечера, когда все собрались, я, как радушный хозяин, показал им бар, где стояли импортные напитки, продававшиеся из-под полы в стамбульских барах, и налил всем выпить. Помню, потом какое-то время возился с пластинками и поставил «Sergeant Pepper» и «Simon and Garfunkel», обложки которых мне понравились больше других. Затем танцевал с Сибель и Нурджихан. Выяснилось, что Нурджихан в конце концов выбрала не Заима, а Мехмеда. но Заим, кажется, нисколько не обиделся. Когда Сибель, нахмурившись, сказала о своих подозрениях, что Нурджихан переспала с Заимом, я даже не попытался понять, почему это так беспокоит мою невесту. Весь мир был прекрасным, а теплый пойраз, дувший со стороны Босфора тем летним вечером, тихо колыхал листья платанов во дворе мечети Тешвикие, отчего они приятно и тихо шелестели, — звук их шелеста я помнил с самого детства. Когда солнце клонилось к закату, ласточки начинали с криками низко носиться над землей, над мечетью и над крышами сохранившихся с тридцатых годов деревянных домов. Чем темнее становилось, тем ярче синели экраны телевизоров в окнах обитатели Нишанташи, так и не уехавших на дачу. Какая-то девушка, скучающая на одном балконе, и грустный отец семейства—на другом задумчиво смотрели на улицу и проезжающие машины. А я взирал на всю эту картину так, будто на ней были изображены только мои чувства, и боялся, что никогда не сумею забыть Фюсун. Сидя в прохладе на балконе и иногда благосклонно слушая тех, кто выходил ко мне поболтать, я напился в стельку.

Заим пришел с симпатичной девочкой, радостной, так как она получила высокие оценки за вступительный экзамен. Ее звали Айше, мы немного с ней поговорили о том о сем. Приятель Сибель, занимавшийся импортом кожаных изделий, немного стеснялся, зато хорошо пил, — за компанию я пропустил с ним пару-другую стаканчиков. Когда все окутала бархатная тьма, Сибель вышла ко мне и сказала: «Ты ставишь нас в неловкое положение. Побудь немного с гостями». И мы с ней, обнявшись, прокружили медленный, безнадежный, но показавшийся всем очень романтичным танец. Полутемная гостиная квартиры, где я провел детство и всю жизнь — часть ламп погасили. — была сейчас совершенно не такой, как обычно, краски и звуки казались чужими, и у меня возникло такое чувство, будто кто-то хочет отнять мой мир, поэтому, танцуя с Сибель, я обнимал ее изо всех сил. Так как к концу лета и ей передалась большая часть моей тоски, отчаяния и, соответственно, развившейся тяги к алкоголю, милая моя невеста тоже едва стояла на ногах.

Выражаясь языком тогдашних колумнистов, ведущих рубрик светских сплетен, «глубокой ночью под воздействием алкоголя» вечеринка приняла нежелательный оборот. Повсюду валялись осколки бутылок, бокалов и пластинок; некоторые пары, под влиянием европейских модных журналов о светской жизни, но больше из желания выставить напоказ свои отношения, начали при всех целоваться, а другие уединились в наши с братом комнаты, но там просто заснули от спиртного. Однако создавалось такое ощущение, что в атмосфере вечеринки витал страх. Этих развеселых богатых молодых людей словно бы пугало, что модные развлечения и молодость скоро закончатся. Восемь-де-сять лет назад, когда я только начал устраивать такие вечеринки прежде чем родители приедут с дачи, во всеобщем веселье чувствовалось нечто анархическое по отношению к старшим; тогда приятели мои царапали и били дорогие приборы на кухне, разливали духи, включали электрические сушилки для обуви, вытаскивали из шкафов родительские шляпы, галстуки-бабочки и одежду, под пьяный хохот компании цепляли все подряд друг на друга, успокаивая себя тем, что их гневный разгул—политического характера.

В последующие годы только двое из всей компании всерьез увлеклись политикой. Один из них после военного переворота 1971 года, подвергшись пыткам в полиции, получил срок и просидел в тюрьме вплоть до амнистии 1975 года. Но оба они охладели к нам, считая своих бывших друзей безответственными, капризными богатеями.