Музей невинности

Через двенадцать минут я бежал по запрещенным, выделенным мною же на карте города оранжевым улицам, к дому Фюсун на Куйулу Бостан, от которого все это время пытался держаться подальше. Издали я заметил, что на окнах нет занавесок. Позвонил в дверь, но мне никто не открыл. Постучался, сначала тихонько, потом кулаками изо всех сил, и когда все равно дверь не распахнулась, мне показалось, что умираю. «Кто там?» — раздался голос старушки привратницы снизу, из темноты подвала. «А-а! Третья! Так они съехали давеча, нет их!»

Я тут же соврал, что пришел по объявлению снять эту квартиру. Женщина, которой я сунул двадцать лир, открыла мне дверь запасным ключом. Трудно говорить о горьком одиночестве пустых комнат, о жалком виде забытой посуды на бедной, старенькой кухне, об очаровании облупившейся краски в ванной, где моя потерянная возлюбленная мылась долгие годы, и когда-то пугавшей ее газовой колонки, о шурупах в стенах, о следах зеркал и рамок, висевших на этих шурупах двадцать лет. Я изо всех сил пытался удержать в памяти каждую деталь: запах в комнатах, тень Фюсун, мелькнувшую в углу, расположение самих комнат и стен в квартире, где она провела всю жизнь и стала собой, местами осыпавшуюся штукатурку. Мне даже удалось оторвать и спрятать в карман большой кусок обоев. Ручку двери маленькой комнаты, которая, видимо, была комнатой Фюсун, я тоже положил себе в карман — ведь она прикасалась к ней восемнадцать лет. Фарфоровый наконечник от сливного бачка в ванной тоже остался у меня в руке, едва я дотронулся до него.

Из брошенной в углу кучи бумаг и мусора я вытащил и опустил в карман отломанную руку куклы, два больших слюдяных шарика из детской игры и шпильки — несомненно, они принадлежали именно ей. Когда я останусь один, эти предметы подарят мне некоторое утешение. Такая мысль придала сил, и я спросил у привратницы, почему прежние съемщики съехали после того, как провели здесь столько лет. Она сказала, что они постоянно препирались с хозяином дома по поводу квартплаты. «Можно подумать, в других районах дешевле!» — пожал я плечами, и добавил, что деньги — бумага, а цены все время растут. «А куда переехали бывшие жильцы?» — «Это нам неизвестно, — ответила привратница. — Уехали разобиженные. На нас, на хозяина. Двадцать лет жили-жили, а тут поссорились и съехали».

Оказалось, я все время лелеял надежду, что когда-нибудь приду сюда, позвоню в дверь, буду умолять открыть мне и увижу Фюсун. Сейчас меня лишили последней надежды, и это было невыносимо.

Спустя восемнадцать минут я лежал в нашей кровати с вещами из покинутой квартиры. Пока держал предметы, которые творили Фюсун, пока гладил их, рассматривал и прикладывал к шее, плечам, обнаженной груди и животу, скрытые в них воспоминания вновь пробудились в памяти, не потеряв способности утешать.

38 Последний праздник лета

Прошло много времени. Не возвращаясь в контору, я направился домой, на проспект Тешвикие, где вовсю готовились встречать гостей. «Я несколько раз звонила тебе на работу, мне все время отвечали, что тебя нет, — сказала Сибель. — Хотела спросить тебя про шампанское».

Я улизнул к себе в комнату, не проронив ни слова. Помню, бросился на свою постель, чувствуя себя несчастным, с мыслью о том, что вечер пройдет отвратительно. Меня унижало в собственных глазах то, что я искал утешения в вещах Фюсун, но одновременно это открыло мне двери в другой мир, откуда не хотелось возвращаться. Я чувствовал, что не смогу сыграть роль богатого, разумного, веселого, довольного жизнью, здорового молодого мужчины, который должен будет показаться перед гостями, к приходу которых так основательно готовилась Сибель. К тому же, будучи хозяином дома, нельзя вести себя словно капризный, всем недовольный подросток. Сибель, знавшая о моей тайной болезни, имя которой мы с ней так и не определили, не обратила бы на нее внимания, но от гостей, жаждущих веселья на последнем празднике лета, этого ожидать было нельзя.