Музей невинности

В конце октября она окончательно устала от ржавой воды, капавшей в старую раковину, от запущенной, продуваемой холодными сквозняками кухни, от дырок и трещин в доме, куда задувал северный ветер. В доме было очень холодно, но мы хотя и осуждали безответственных невежд, которые пользовались электрическими печками в старинных деревянных домах, подвергая опасности исторические сооружения, сами, каждую ночь, едва замерзнув, втыкали вилку в смертельно опасную розетку. Наши веселые друзья, жаркими сентябрьскими вечерами любившие засиживаться у нас, и, напившись, по ночам с хохотом в темноте нырявшие в Босфор, теперь приезжать перестали, и мы оба чувствовали, что в городе идет полным ходом веселая светская жизнь, которую мы упускаем.

В саду у нас завелся маленький друг — пугливая ящерка, она всегда пряталась во время дождя. Я сохранил для своего музея фотографии влажных, растрескавшихся садовых камней и улиток на них—воспоминания о той осенней тоске.

Внезапно пришло острое понимание того, что, нельзя оставаться с Сибель на даче зимой, если физически не доказать ей, сколь далек от меня образ Фюсун. Эта осознанная необходимость делала нашу совместную жизнь в спальне с высоким потолком, которую мы, едва настали холода, пытались согреть электрическими печками, еще более безжизненной и безнадежной. Все меньше становилось ночей, когда мы спали, нежно обнявшись.

В начале ноября в городе включили отопление. Мы начали бывать на приемах, на открытиях новых и обновившихся старых ночных клубов. Под разными предлогами появлялись теперь в Бейоглу — нам хотелось оказаться среди веселых людей, собиравшихся у входов в кинотеатры, — и даже заезжали в Нишанташи, на улицы, запретные для меня.

Однажды вечером мы решили зайти в ресторан «Фойе». Пропустив натощак по запотевшему стаканчику холодной ракы, разговорились с официантами, с метродотелями Хайдаром и Сади; как всегда, посетовали кому-то, сколько развелось вокруг националистов и марксистов, стреляющих на улицах, подклады-вающих бомбы и ведущих страну к гибели. Пожилые официанты были осмотрительнее нас и не спешили выражать свои эмоции в беседах на политические темы. К нам никто не подходил, хотя мы здоровались и улыбались всем знакомым, заглядывавшим в ресторан, и поэтому Сибель насмешливо спросила, отчего у меня опять испортилось настроение. На это я ответил, что расстроен, поскольку Тургай-бей сговорился с братом, они взяли к себе Кенана, которого я так и не решился выгнать, и собираются организовать новую фирму, а меня не зовут под предлогом моей якобы загруженности и работы над крупным тендером по поставке постельного белья.

— Кенан — это тот самый, кто отменно танцевал на помолвке? — уточнила Сибель. Конечно, она имела в виду «танцевал с Фюсун», но выразилась именно так, чтобы не употреблять ее имя. Подробности помолвки до сих пор причиняли боль нам двоим, и поэтому мы некоторое время молчали, подбирая новую тему для разговора. Между тем, когда моя «болезнь» обнаружилась впервые, Сибель, проявлявшей даже в самые трудные минуты необыкновенную жизненную силу, с легкостью удавалось находить предметы для разговора.

— И сейчас этот Кенан станет директором новой, процветающей фирмы, — насмешливо добавила она. Никогда прежде Сибель не позволяла себе насмешек. С грустью глядя на слишком сильный макияж и дрожащие руки моей невесты, я подумал, что она из состоятельной, учившейся во Франции, счастливой и благополучной девушки превращается в заурядную турецкую домохозяйку, несчастную и язвительную, которая от проблем с богатым мужем постепенно привьпсает к выпивке.

Неужели она догадалась о моей ревности к Кенану и поэтому решила меня уколоть? Еще месяц назад такое подозрение не пришло бы мне в голову.

— Это братец всякие фокусы выдумывает, лишь бы заработать на пару грошей больше, — парировал я. — Забудь.

— Ты сам знаешь, что речь не о нескольких грошах, а о большой прибыли. Ты не должен сквозь пальцы смотреть на то, что ущемляют твои права и лишают тебя участия по праву и законной доли. Ты должен проявить волю и ответить им.

— Мне нет до этого никакого дела.

— Ты мне такой не нравишься, — Сибель раздражалась. —Тебе ничто не интересует, ты прячешься от жизни, тебе, судя по всему, нравится быть слабым. А нужно быть сильным.

— Давай еще выпьем? — улыбнулся я, поднимая стакан.

Мы заказали еще по порции ракы и, ожидая официанта, молчали. Когда Сибель сердилась, у нее между бровей появлялась морщинка, похожая на вопросительный знак, и теперь эта морщинка обнаружилась вновь.

— Позвони Нурджихан, — предложил я. — Может, они с Мехмедом придут?

— Я недавно пыталась, но тут телефон не работает; говорят, сломался, — сердито ответила Сибель.

— Ну, тогда расскажи, что ты делала сегодня в городе, что купила? — продолжал я. — Или о чем-нибудь веселом!..

Но Сибель совершенно не хотелось ни веселить меня, ни демонстрировать покупки.