Музей обстоятельств (сборник)

О, эта бесподобная тумба достойна отдельного описания.

Самый экзотический экспонат в Музее петербургского быта и борьбы с обстоятельствами, каковым с некоторых пор я воображаю нашу квартиру.

Деревянная, параллелепипедообразная, высотой чуть больше комода, покрытая лаком громоздкая тумба. По вертикали с четырех сторон продолговатые вырезы на краях; освобожденное пространство занимают четыре высокие фигурные, я бы сказал, балясины (не уверен, что правильно употребил слово), отдаленно напоминающие греческие колонны. Рельефный низ тумбы смахивает на основание древнегреческого храма, то, что, кажется, именуется стилобатом. Не менее величествен верх. Вся тумба исполнена строгих форм, от нее так и веет (в моем понимании) классицизмом.

Готов держать пари: ни за что не догадаетесь об истинном предназначении этого деревянного сооружения. Да тут и спорить не о чем – отгадать, зачем оно произведено на свет, не дано никому. Уверен. Я, конечно, скажу, зачем, только сначала – о неглавном, вторичном использовании удивительной тумбы. К чему ее приспособили.

Мой дед задолго до войны выпилил значительную часть одной из четырех стенок тумбы и, укрепив образовавшийся прямоугольник дощечки на металлических петельках, превратил его в обычную дверцу. В тумбу он вставил две полки. Получился как бы деревянный сейф. Или очень вместительный шкаф. В разное время в нем хранились и журналы, и книги, и постельное белье… и чего в нем только не хранилось. Мне тоже хватало места залезть.

А теперь об истинном предназначении тумбы.

Это тумба-постамент. Подобные тумбы изготовлялись специально под бюсты Ленина к первой годовщине его смерти. Устанавливались в «красных уголках», в актовых залах советских учреждений. Не знаю, при каких обстоятельствах мой дед приобрел тумбу, но бесспорно то, что приобретал он ее, дабы употребить как мебель. Уж точно не под бюст. В доме бюстов не было. На тумбе, по воспоминаниям старших, стояла весьма аляповатая ваза. Недолго – разбилась. А уже при мне – ламповый приемник «Восток», замечательный своей допотопностью, ибо было у него помимо обычных два коротковолновых диапазона, в новых приемниках не предусматриваемых, и я, подросши, мог ловить на тех 19 и 13 метрах почему-то почти (на них) неглушимые «голоса», хотя, по правде сказать, приемник хреново работал…

Ну да, это все хорошо, но все-таки тумба… зачем? Списывали их, что ли? Заменяли, по прошествии траурных дней, другими подставками – более оптимистичными? Допустим. И что? Ставлю себя на место «руководителя производства», члена партии с 18-го года, и нахожу предприимчивость деда несколько странной – вещь-то, надо заметить, из рода культовых…

Может быть, приспосабливая траурную тумбу под книжный шкаф, дед мой действовал буквально по формуле «дело Ленина живет»? Символ всенародной потери материализовался приватным обретением. Атрибут скорбной памяти стал элементом живой повседневности. Диалектика, так сказать. И потом, где же еще хранить комплекты журнала «Большевик», как не в недрах ленинской тумбы?.. «Большевик», действительно, обрел пристанище в ленинской тумбе. Ирония истории здесь в том, что вовсе не в этом. А в том, что сама грозит обернуться негаданным смыслом. Зимой 42-го в холодную комнату с окнами на Международный проспект (ныне Московский), забитыми, как вспоминают, фанерой, входили лишь для того, чтобы подойти к исторической тумбе, забрать из нее очередную порцию партийных журналов, унести в комнату с окном во двор, маленькую, а потому хранящую тепло, и сжечь «Большевика» из тумбы в круглой кирпичной печке, обитой железом. Так поступали блокадники нашей семьи – женщины и мой отец, еще не взятый на фронт, – там и жили, в той комнатенке. Дело Ленина грело.

А может быть, так: изощренная изобретательность деда в переосмыслении идеи ленинской тумбы – это из ряда бессознательных проявлений бытового, житейского диссидентства?

А я? Шестилетний, в тумбе сидящий и задумчиво ковыряющий в носу, что был я такое, как не идеальная – до святотатства – пародия на слова Маяковского: «Я себя под Лениным чищу»?.. («Но не было Ленина…» – это уже Вознесенский, спорадически обновлявший лениниану в середине шестидесятых; сидя в тумбе, его я тоже нечаянно пародировал.)

Жена и дети мои тумбу не любят. Уже несколько раз порывались выбросить. А я за тумбу горой.

Таких тумб не сохранилось больше. А если и сохранился где-нибудь один-другой экземпляр, все равно наша тумба наиуникальнейшая. Потому что это не просто стандартная тумба-постамент, но именно тумба-шкаф, тумба-сейф-деревянный, тумба-умелые-руки, тумба-место-пустое – неповторимый памятник истории быта, что, впрочем, не мешает ему (памятнику) оставаться самодостаточной инсталляцией, надо всего лишь открыть дверцу.