Музей обстоятельств (сборник)

За утратой настоящего следует получить в установленном порядке повторное – на таком же торжественном бланке с водяными знаками и черной рамкой по краям. Странно как-то звучит: повторное свидетельство – вообще; и уж совсем жутковато: повторное свидетельство о смерти.

А тогда, в поисках настоящего, неповторного, первого, мы с женой перерыли два ящика в секретере. Мои родители, окрестьянясь, разводят кур в деревне, разбирать семейный архив они предоставили нам. Каких только не сохранилось бумажек! Квитанции какие-то, квиточки, едва ли не фантики, записи номеров телефонов на обрывках газет, пригласительные билеты куда-то, программки, аттестаты, удостоверения, вкладыши, несусветные карты прохождения членских взносов, даже двадцатилетней давности заключения о флюорографии с желанным штампом патологии нет – все есть, не нашли свидетельства. Вероятно, осталось у других родственников. Зато обнаружился такой документ: определение народного суда по делу об установлении факта регистрации брака моей бабушки с дедом. Ни о каком суде я никогда не слышал.

Оказывается, в октябре 1958 года, сразу же по смерти деда, моя шестидесятилетняя бабушка, приступив к всевозможным оформлениям и переоформлениям, оказалась в подобном нашему положении, только более драматичном. В ее случае все осложнялось тем, что отсутствие каких-то бумаг, не знаю где, вероятно в ЗАГСе (может, погибли во время блокады?), ставило под сомнение законность ее брака с ответственным квартиросъемщиком. Разобраться в этом, понятно, мог только суд.

«Суд допросил свидетелей и установил, что…»

Он установил, что бабушка «имела от брака 4 детей».

«Кроме того, – читаем в определении, – суд обозрел паспорт…»

Обозрев, таким образом, паспорт моей бабушки, суд сделал открытие: он обнаружил «штамп о регистрации брака».

И вот вердикт:

“В силу изложенного и руководствуясь ст. ст. 5 и 118 ГПК Постановлением Пленума Верховного Суда от 7/V 54 года

Суд определил

Установить…” –

Короче, они установили (и правильно сделали), что бабушка «состояла в зарегистрированном браке» с моим дедом с 1917 года.

Очевидно, после суда она и стала ответственным квартиросъемщиком.

Насколько я понимаю, дед мой был атеистом. Бабушка, жена большевика, была верующим человеком, но верующим по-своему. Вера жила в ней как память о чем-то смутно усвоенном и не до конца понятом в детстве. Она именно помнила, что она верующая, и берегла эту память как залог спасения. Впрочем, само понятие «память», бывшее для нее сакраментальным, она больше связывала с материальным миром. Когда в середине 60-x по прихоти тогдашней моды несли на помойку старые вещи, бабушка многие отстояла, но не потому, что видела ценность предметов, а потому, что каждый из них для нее составлял ту самую память («Не трогайте этот стул – это память о деде!»). Она верила: память о ней о самой тоже запечатлится в обыденном мире. Так многие верят. И вот, словно в насмешку над простодушной верой людей, из памяти компьютера извлекается всякое… Сведения об ответственном квартиросъемщике, неприкаянно отвечающем за квартиру.

Так что это очень серьезно для меня – стать ответственным квартиросъемщиком. Стать ответственным квартиросъемщиком для меня – это как пройти обряд инициации. Даже больше того: став ответственным квартиросъемщиком, я не просто обретаю новое метафизическое состояние, но и навсегда вытесняю из списка живых жильцов мою покойную бабушку. В одно мгновение, как в калейдоскопе, все переменится: названные по отношению к ней теперь назовутся по отношению ко мне: «сын» станет «отцом», «невестка» – «матерью», «правнучка» – «дочкой», «правнук» – «сыном».

Только “жена внука” – моя жена, не здесь прописанная, останется снова неназванной, и мне жутко представить, какого рода еще свидетельства и определения смогут найти (или не смогут найти) в ящиках письменного стола наши повзрослевшие дети.

Всего глупее, что это не воспринимается как абсурд. Если это и абсурд, то не лежит ли на нем отсвет какого-то неуловимого смысла? Я начинаю думать, что все эти бюрократо-инобытийные сферы, эти места заточения наших имен, наших нищих теней тем удручают еще, что в них различимы образы – образы чего-то существенного, что есть в нас самих, в общем-то их и создавших. Отражение общественного какого-нибудь подсознания, что ли, коллективного там бессознательного или еще чего-то, столь же неясного и эфемерного.