Музей разочарований

— Что такое? Расскажи.

Он смущенно пожал плечами.

— Вчера вечером, уже ближе к концу вечеринки, я видел, как Китс и Черисс вместе зашли в спальню.

Я вонзила ногти в ладонь с такой силой, что остались следы в виде красных полумесяцев.

— Она не интересует его! Боже, почему так трудно поверить, что я могу кому-то понравиться?!

Он поднял руки вверх, показывая, что сдаётся.

— Эй, успокойся. Я вообще не об этом говорил, Пэн. Я просто подумал, что ты захочешь это узнать. Я бы на твоем месте хотел.

— Прости, — пробормотала я и перевела дыхание, отказываясь на него смотреть. — Я хотела бы знать, я хочу знать.

— Хорошо.

— Хорошо.

Эф нахмурился. Когда я взглянула на него, то вновь обратила внимание на его невероятно длинные ресницы. Однажды я уже сказала ему, что они прекрасны, так он не разговаривал со мной несколько дней.

— Так вот. Одри. — Я с усилием выталкивала слова, надеясь, что Эф на меня не смотрит, он не должен на меня смотреть, когда я говорю такое. — Она почти прямым текстом сказала мне, что я жалкая. И что до сих пор я впустую тратила время, укрываясь за выдуманными влюблённостями в своём сказочном мире, и что Китс вовсе не для меня.

Я быстро взглянула на него и успела заметить, как он поморщился. Но это была не жалость, а скорее сочувствие.

— Это действительно дерьмово, Пэн, — наконец сказал он.

Мы оба долго молчали, и когда я повернула к нему голову, увидела, что он закрыл глаза и запрокинул голову на кровать. Я не знала, спал он или нет, но это не имело никакого значения. Повисла тишина.

Я начала составлять в уме список всех реальных людей, которые мне нравятся или нравились в прошлом: Китс, конечно, тот сексуальный парень из кофейни «Грей Дог». Я не собиралась считать отца Эфа, потому что это... пошло. Потом шел Райан Куртц, который перевелся к нам в третьем классе. В детстве он перенес какую-то ужасную болезнь, а сейчас у него было черные волосы и черные глаза. Он мне очень понравился. Настолько, что я как-то опрокинула его парту (не нарочно), когда он за ней сидел (ладно, может, не так уж и не нарочно). А потом был...

Что ж, пожалуй, я внесу в список отца Эфа. И остается...

Я подтянула рукава. Дыхание Эфа выровнялось, грудь подымалась и опускалась с каждым его вдохом. Он уснул.

Не осталось никого, кого я могла бы добавить в список.

Я не хотела даже думать об этом, но эта мысль — непреклонная, уродливая, неизбежная и отвратительная — никак не давала мне покоя: Одри была отчасти права.

Я глубоко вздохнула, опустила голову на плечо Эфа, и в такт его дыханию она стала подниматься и опускаться. У меня был мой волшебный жетон, поэтому я надеялась, что Одри была права не во всем.

Записка

Академия Святого Варфоломея

Нью-Йорк, штат Нью-Йорк

№ 201X-11

Подарок Китса Фрэнсиса

На следующее утро перед химией я была как «Александр и ужасный, кошмарный, нехороший, очень плохой день»[12] — раздавлена и несчастна; настроения не было никакого. День не сулил ничего хорошего. Я проснулась в состоянии «похмелья от грусти» — не то чтобы я знала, что такое похмелье, но представляла его именно так: головная боль, скручивающиеся в комок внутренности и тоска, сочившаяся из каждой поры. В фургончике со сладостями, припаркованном около школы, не оказалось моих любимых морковных маффинов с изюмом, а волосы, несмотря на все приложенные усилия и фен, отказывались выглядеть прилично.

Кроме того, какой-то крохотной частью своего несчастного сердца я надеялась, что может быть, может быть, может быть я не выдумала эту промелькнувшую искру между мной и Китсом, но затем в дело вступали слова Одри, врываясь в мой мозг громогласным: «Я счастлива, что тебе наконец-то понравился кто-то настоящий... я не хочу, чтобы ты поняла это неправильно...»

Эту часть своего сердца я ненавидела.

Около своего шкафчика, где мне нужно было взять учебник химии, я обнаружила дырку на подмышке футболки — моей любимой винтажной футболки с группой They Might Be Giants. Лучшего завершения дерьмового утра не придумаешь.

Я потерла пальцами жетон на цепочке и мысленно обратилась к Бородатой Леди: «Пожалуйста, давай я просто сгорю на месте, как какой-нибудь старый скучный персонаж Диккенса («Холодный дом», ты — отвратителен). Прямо здесь, в школьном коридоре, до того, как мне придется идти на химию».

Я подождала.

Ничего не произошло.

Только чей-то встревоженный голос звал меня по имени.