Музеи смерти. Парижские и московские кладбища

Из других писателей там похоронены София Парнок (с. 1933), на могиле которой стоит большой черный крест, а под ним ее фотография^[373]; Вера Инбер (с. 1972); Лидия Сейфулина (с. 1954). В 1965 году на Введенском похоронили Леонида Гроссмана. На Введенском кладбище много могил артистов и театральных деятелей, в основном ХX века, например кинорежиссера Абрама Роома (с. 1976) (ил. 28). Главные его фильмы необычны и провокативны – это «Любовь втроем» (или «Третья Мещанская», 1927) и «Строгий юноша» (1936); с современной точки зрения в «Юноше» любовь втроем проявляется как в гетеросексуальном, так и в гомоэротическом ключе^[374]. Сценарий первого написали Роом и Шкловский, второго, основанного на одноименной пьесе Юрия Олеши, – сам Олеша. На памятнике мы видим образ женщины – видимо, это портрет актрисы Ольги Жизневой (с. 1972), жены Роома, похороненной вместе с ним (она сыграла женщину, в которую влюбляется «строгий юноша»).

Ил. 29. Константин и Анна Мельниковы. Деревянные православные кресты

Среди других «заслуженных» артистов театра и кино можно назвать Осипа Абдулова (с. 1953), Вадима Бероева (с. 1972), Аллу Тарасову (с. 1973), Виктора Станицына (с. 1976), Татьяну Пельтцер (с. 1992) и оперную певицу Марию Максакову (с. 1974). У знаменитой актрисы МХАТа Тарасовой, прославившейся чеховскими героинями, стоит традиционное горельефное надгробие: она изображена в профиль, голова театрально приподнята. Мне было интересно узнать, что ее первая известная роль была в пьесе «Золотое кольцо» (1916) Зинаиды Гиппиус – вечной спутницы моей научной жизни^[375].

Неожиданным представляется простой православный крест (справа) на могиле архитектора-авангардиста Константина Мельникова (с. 1984), как и у его жены Анны^[376] (ил. 29), особенно если вспомнить круглый дом-мастерскую художника с необычными окнами в форме шестиугольных проемов, построенный в конце 1920‐х годов. Он стал памятником московской авангардной архитектуры, где теперь располагается музей Мельникова. Международную репутацию ему создал советский двухэтажный застекленный павильон из дерева на Всемирной выставке современных декоративных и промышленных искусств в Париже 1925 года.

Ил. 30. Е. Ф. Мусина-Пушкина. Склеп-усыпальница первой половины XIX века

* * *

Уникальность Введенского кладбища состоит не только в его европейскости, но и в количестве семейных усыпальниц, которых практически нет в других московских некрополях. В первом столетии своего существования на нем лежали в основном немцы и французы, со временем обрусевшие. На безымянном памятнике выгравировано по-немецки: «Aus der Tiefe rufe ich zu Dir, o Herr! Herr, erhöre meine Stimme» («Из глубины взываю к Тебе, о Отец! Отец, услышь мой голос»).

Две самые старые усыпальницы, однако, были установлены русскими для своих иностранных жен. Расположенный недалеко от входа (и теперь загаженный) склеп с портиком и колоннами (ил. 30) принадлежит урожденной графине Е. Ф. Вартенслебен (с. 1835)^[377], второй жене дипломата графа А. С. Мусина-Пушкина^[378]; ей посвящена длинная надпись по-немецки на одной из стен. Другую усыпальницу (она тоже в полном запустении) создал представитель эклектического историзма архитектор М. Д. Быковский в память своей жены Эмилии (урожд. Минелли, с. 1841).

Разрушение памятников связано и с неостановимым течением времени, и с историческими переменами в России, и с угасанием памяти. Вот как заканчивается кладбищенское стихотворение Константина Фофанова 1889 года:

Наш бедный прах в могилу зарывают
И тризною спешат нас помянуть.
Бегут года – о нас позабывают.
И гаснут те, кто б мог еще вздохнуть.
И только там, в немой тиши кладбища,
В толпе крестов, бесчисленных могил,
Еще одно беспечное жилище
Прибавится… Но скажут ли: «Он жил!»

Вскоре после революции большинство именитых и богатых иностранцев уехало. Однако некоторые мавзолеи в последние годы реставрируются – как государством, так и на частные средства Московской лютеранской общины, ради восстановления памяти об их участии в дореволюционной жизни России.

Кладбище, словно зеркало, отражает прошлое любого города или деревни. «Иноверческий» погост показывает тот пласт московской истории, который невозможно увидеть нигде больше – начиная с иностранных имен на надгробиях и заканчивая их оформлением (особенно это касается семейных усыпальниц рубежа XIX – ХX веков).