Музей современной любви

Марина наклонилась к нему, и Левина пронзила боль. Ему показалось, что ее лицо превратилось в лицо древней женщины, потом в лицо мальчика, девочки, монаха, монахини… Это была то птица, то рыба, то дерево, то кристалл, наполненный силой и пониманием. Затем оно снова стало человеческим, но это было лицо одновременно вечное и бренное, мертвое и живое, спокойное и устрашающее. «Важно не удобство, — услышал Левин слова Марины, словно она вкладывала их прямо ему в голову. — Не целесообразность. Не забвение. Речь идет о памяти. Об обязательствах. Только ты можешь это сделать. И ты должен быть бесстрашен».

Покидая квадрат, Левин с трудом заставлял себя шевелить ногами. Элайас проводила его взглядом, не побеспокоив. Она знала, какую растерянность может испытывать человек после Марины.

Внизу, в вестибюле, Левин взглянул на часы. Он нашел укромное местечко у выхода и набрал номер Пола Уортона, своего юриста. Ему сообщили, что Уортон вернется лишь завтра утром. Левин назначил встречу. После этого позвонил Элис. Вспомнил об Элайас и написал ей эсэмэску, но она должна была остаться в Нью-Йорке на последний день «В присутствии художника». Наконец Левин позвонил Хэлу.

— Как думаешь, не прокатиться ли нам? — спросил он.

44

Итак, мы подошли к семьдесят пятому дню. Окончательное сближение. Прожекторы включены. Марко Анелли наблюдает, как Марина Абрамович выходит из зеленой комнаты и пересекает белую границу. Давиде расправляет вокруг стула складки ее белого платья. Тело Марины в последний раз опускается на стул. Все улыбаются, но Марко не хочется думать о том, что это последний день. Нельзя позволить себе потерять концентрацию.

Фотограф устанавливает камеру и треногу в углу квадрата и делает один снимок Марины, когда она смотрит на него через объектив. Смотрители занимают свои места. Один из них поднимает два пальца, показывая, что осталось две минуты. Включается прямая трансляция. Зрители в Чикаго, Миннеаполисе, Монреале и Мехико, Кейптауне и Каире, Сиднее и Зальцбурге, Хельсинки, Стамбуле и Рейкьявике начинают просмотр.

Музей, шум, время, люди, усталость, погода, цемент под ногами, белые стены, лицо Марины — все это стало напоминать волны на пляже. Марко жил так близко к морю, что больше не слышал его рокота. Теперь иногда, когда к нему в атриуме приходят мысли, они такие громкие, что кажется, будто его разум оглушительно кричит.

Очередь уже выстроилась, и Марко проходит вдоль нее, собирая согласия, как и в любой другой день. Наводит фокус на каждое лицо и выжидает момент, когда напряжение выплескивается из глаз. Приноравливается к пространству, к свету, к перформансу.

Марко преодолел себя. Жгучая боль в ногах и пояснице, шее и плечах после того, как он почти три месяца ежедневно выстаивал на цементном полу, склонившись над камерой, отступила. Он чувствует себя легким, почти невесомым. Ему удалось выжить. Соглашаясь на этот проект, Марко отнюдь не думал о нем как о процессе выживания. Он всем сердцем желал в нем участвовать. А теперь все почти закончилось. Он вспоминает вопрос, который задал ему несколько дней назад один из смотрителей: «Когда вы попадете на небеса, что бы вы хотели услышать от Бога?» — «Еще рано!» — пошутил фотограф. Но сегодня ему лишь хочется, чтобы Бог сказал: «Отличная работа».

Он не ожидал ни волнения, которое переполняет сейчас атриум, ни радости, которая отражается в стольких взглядах и лицах. Казалось, будто люди обрели какое-то новое представление о жизни. Умереть сегодня, думает Марко, будет слишком рано.

45

После похорон Даницы Абрамович в Белграде Марина отправилась в квартиру матери, чтобы разобрать ее вещи. В спальне она нашла одежду, рассортированную по цветам: бежевые костюмы, синие костюмы, летние пальто, зимние пальто. Светлые туфли, темные туфли.

На кровати лежало бледно-зеленое стеганое покрывало. Прикроватная лампа, которую никогда не выключали по ночам, в конце концов погасла. В ящике стола до сих пор лежал заряженный пистолет. Марина с детства помнила истории о подвигах матери на войне. На поле боя Даница дала перелить свою кровь отцу, с которым была совершенно не знакома, поскольку не было другого способа спасти его жизнь. Она начала изучать медицину за полгода до нацистского вторжения в тысяча девятьсот сорок первом году. Войо выжил, а когда поправился, снова пошел сражаться. Война продолжалась.

Год спустя все еще сражавшийся Войо наткнулся на группу больных партизан, спасавшихся бегством от наступающих немецких солдат. Он откинул одеяло и увидел ту женщину, Даницу, которая пожертвовала ему свою кровь. Она умирала от тифа. Войо посадил ее на своего белого коня и отвез в безопасное место.