Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера

Виченца. Театр «Олимпико» (Teatro Olimpico)

Олимпийская академия в Виченце была основана в 1555 году 21 членом, среди которых был и Палладио, спроектировавший первый крытый европейский театр на территории бывшей тюрьмы.

Вот откуда взялись тяжелые, толстые стены, окружающие театр, из-за чего внутри образовался живописный и не менее интересный, чем сама «историческая сцена», скверик со скульптурами, приносимыми в дар членам академии. А среди них были картографы, философы и математики, в академии занимались не только литературой и фехтованием, но и верховой ездой, и собиранием оружия.

Вот откуда взялись центральные ворота, названные в путеводителе «оружейными».

Вот почему у театра «Олимпико» нет привычного фасада, в него ныряешь, как в каменную берлогу, точнее, пещеру. В одном из залов, оформленных бледными фресками и старинными портретами, тебе продадут билет, затем из зала «Одеон», в котором расположился музейный магазин, с комплексом других, более сохранившихся фресок ты еще раз ныряешь в новое подземелье, весьма напоминающее обычное театральное закулисье – со сводами и подсушенной сыростью, – чтобы затем выйти в зал с деревянным амфитеатром, который здесь не главное…

Главное – сцена, которую видишь почти сразу и, несмотря на то что неоднократно видел ее на репродукциях, ахаешь, настолько она хороша, избыточно подробна и свежа.

Фотографии не передают прелести совмещения архитектурного убранства со скульптурами и многочисленными декоративными «приблудами», наложенными на декорацию, видимую в три центральные арки.

Ну да, за ними расходятся в разные стороны городские улицы – именно так архитектор Винченцо Скамоцци, достраивавший после смерти Палладио его последнюю постройку, представлял себе древние Фивы.

Театр «Олимпико» под его руководством открылся премьерой пьесы Софокла про царя Эдипа, после чего одна-единственная декорация продолжает стоять на сцене и длить свои архитектурно-иллюзионные усилия вот уже какой век подряд.

Впрочем, торжественное архитектурно-художественное оформление сцены таким образом тоже играет роль декорации, каменного намордника для Фив, выглядывающих из-за арок.

Впрочем, парадный портик, точно так же, как и городское разнообразие Фив, – из дерева, оформленного под более прочные материалы; просто портик сделан под мрамор, а древние улицы с домами и скульптурами на крышах – под камень.

И сложно понять, какая из этих подделок выглядит убедительнее…

Тем более что здесь, как это и положено в театре, постоянно на что-то отвлекаешься.

На скульптуры, обрамляющие сцену и стоящие у стен, обрамляющих деревянные скамьи амфитеатра.

Или на фрески зальных стен, изображающие выпуклые скульптуры.

На потолок, выкрашенный фреской, изображающей волнистое небо-море.

Или на драматический стык зала с просцениумом, куда уже не пускают – впрочем, и в зале позволяют ходить только по специально оговоренным дорожкам.

Это очень богатое и насыщенное пространство, убивающее своим сияющим великолепием любые отчетливые ощущения. Тогда я начал вспоминать свое собственное театральное прошлое, с тем чтобы оно, как нечто законченное, наложилось на то, что когда-то закончилось здесь, но и этого почему-то не вышло.

Хотя в зале я был практически один, никакой ажитации не наблюдалось, сцена и зал были сфотографированы со всех возможных ракурсов, и можно было отпустить внимание никуда.

Но никуда молчало и не вспыхивало на изнанке темечка ни единым светлячком.

Я все время подмечал какие-то новые живописные или фигуристые детали декора, меня отвлекали отполированные деревянные скамьи амфитеатра, или в зал заходили какие-то очередные туристы и ахали, чтобы у меня процесс восприятия и записи восприятия возвращался в исходную точку.

Если раньше здесь и творилась жизнь и закипали эмоции, то их выкурили отсюда сквозняком поточного туризма.

Дым рассеялся.

Осталась одна только голая коробка дна, рельеф тотального обмельчания, лишь одни деревянные, но лишенные каких бы то ни было запахов стены.

Запахи, да, именно их-то мне тут и недоставало, хотя мутные софиты, подкрашивавшие воздух зала какой-то запыленной бархатистой поволокой, намекали все же на то, что деревянный остов невозможно проветрить до полного бесчувствия.

Конечно, это чудо, что такая резная шкатулка не сгорела, не сгинула и не пропала в веках, а вот она, выложенная, как на фарфоровой тарелке, стоит, как в день творения, с самой что ни на есть реставрационной иголочки.

Тут было еще вот что: противоход разума и чувства – в театр попадаешь, проходя внутренний дворик, к кирпичным стенам которого стащены самые разные скульптурные обмылки и обноски.

Детали архитектурного убранства, обломки колонн, разнообразные путти и даже один козлобородый пан с копытами, мемориальные доски с размашистыми надписями на латыни.

Особенно эффектным мне показалось одно мраморное «колесо», окончательно прислоненное к стене и наведшее меня на некоторые размышления, о которых чуть ниже.