Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера

Выбирая гостиницу, я предполагал остановиться где-то здесь, на крайнем венецианском севере, может быть, возле Гетто, да, видно, нельзя никак.

Здесь, на диком венецианском севере, все сдержанно и сурово, никаких красот, одна голая функциональность – самое то для написания бесцветного экзистенциального романа в духе Альбера Камю.

Тем более когда вокруг пустота: с одной стороны море, что холоднее космических глубин, с другой – больничный квартал с окнами, чей подол задран выше человеческого роста (в них видны кессонные балки под потолком и только).

Здесь, на Фондаменте Ново, нет вообще ничего, кроме вечного (если судить по состоянию заграждений) ремонта. Только причал «скорой медицинской помощи», притороченный к больнице, сияет огнями, как большой китайский фонарь.

Зато появляются люди. Чуть дальше по Фондаменте Ново к остановке вапоретто прибывает очередной кораблик с новыми туристами, которые катят свои чемоданы по брусчатке с оглушительно резонирующим (скворчащим, как при приготовлении яичницы) шепотом.

Там же, от пристани, отходят уже даже не улицы, но коридоры, скрадывающие ветер, бесконечные темные коридоры коммуналок, узкопородистые щели дактилоскопического рисунка. Набережная перекрыта, поэтому участия в дактилоскопической экспертизе гонки с преследованиями ишемических чемоданов не избежать: я догоняю – ты убегаешь, ты догоняешь – я убегаю, – очнувшись на площади Санта-Джустина, где живо (светится) только одно кафе, и из него сквозь закрытые окна и двери дуболомно тянет травкой.

Вся эта часть на (размытой) границе Каннареджо и Кастелло окончательно напоминает нуар, нарочно запечатленный на крупнозернистой пленке Шосткинского химкомбината «Свема», дающей удивительные эффекты в освещении параллельных пространств.

Там у них, на химкомбинате, что-то постоянно происходит со светом, распадающимся на пиксели, из-за чего персонажи фильмов, отпечатанных на пленке «Свема», вынуждены пробираться сквозь печальную завесу песчаного сфумато.

Все время иду куда-то, кружу кругами, пока не вижу очередную церковь, про которую точно знаю, что там Тьеполо (Сан-Лио, посвященная папе Льву IX). Это где-то совсем недалеко от Риальто и совсем близко к дому (сегодня я не хочу брать это слово в кавычки).

Я иду уже практически закрыв глаза (как если бы в солнцезащитных очках), одним наитием, вновь проходя мимо конного Коллеони, ближе к полуночи все более и более похожего на свою московскую копию. Отблески тусклого света даруют ему, лицу и одежде, дополнительные складки, из-за чего начинает казаться, что покрытая покатой пылью патина зацвела.

Нос ведет меня к облаку ванили и горячего шоколада на перекрестке у Оспедалетто, из-за школьной реальности которого я час назад и ушел в этот бреющий квест куда-то вбок.

Чем ближе к нашей скворечне, тем больше магазинов и людей, тем меньше скорость движения и, соответственно, громче скорость мысли.

Начав узнавать родные места, я окончательно расслабился и (почти вслух) подумал:

– Сколько же нас тут! Какие мы разные! Непохожие друг на друга. Красивые и не очень. Толстые и худые. – И, подумав, добавил, итожа: – Память слой за слоем снимает с Буратино стружку, хотя в центре ее никакое не детство, но нечто совершенно иное. Но что же тогда на самом деле там, в этой розовой мякотке?

2 ноября 2013 года