Муж-озеро

Ближайшая свалка, куда Танюша решила отвести своих незваных соратников, находилась в небольшой яме чуть правее от тропинки. Сейчас, летом, ее выходящее из берегов содержимое скрывалось пышными зарослями рябины и ивняка. Но весной и осенью, когда ветви оголялись, гора разноцветного мусора бесстыдно просвечивала сквозь них, как позорная изнанка цивилизации. Танюша в прошлые годы пару раз полностью выгребала и выносила ее — мешок за мешком, сгибаясь и кряхтя от тяжести — в контейнер на станцию. Однако закамуфлировать «свято место» она так и не смогла. Пустая яма являла для отдыхающих неодолимый соблазн бросить туда свой мусор — либо разрозненный, либо уже аккуратно связанный в пакет — и потому за летний сезон упрямо наполнялась. Во время фазы активного роста свалки единственное, на что хватало танюшиных сил — это не дать ей выплеснуться на дорожку. Пока она была ограничена пространством ямы, ветер хотя бы не поддевал и не рассеивал мусор по окрестностям. Правда, с его работой справлялись и птицы: лежащие сверху увязанные пакеты обычно бывали расклеваны, и нелицеприятные сегменты антропогенного происхождения разбросаны на три метра вокруг. Эти «приливные волны» мусорного моря Танюша убирала после каждых выходных, а плюс к тому снимала верхнюю горку над ямой, чтобы нечему было разлетаться. На буднях она успевала перетаскать наполненные мешки в контейнер. С учетом того, что на другом берегу Озера была еще одна, точно такая же яма, плюс каждая из стоянок давала устойчивый «урожай», да и разрозненный мусор по берегам никуда не девался — то времени у Танюши только-только и хватало на то, чтобы поддерживать хрупкую санитарную стабильность. Убрать все начисто, выгрести обе ямы до дна удавалось только в ноябре, когда на Озеро переставали ездить люди. В эту пору стоянки были пустыми, и только шум ветра нарушал тишину и зыбил водную гладь, отражающую хмурое серое небо. Тогда Танюша «закрывала гештальт» и производила «зондер-зачистку» (она почему-то любила такие выражения), а потом, дождавшись первых морозов, сворачивала лагерь и уезжала с чувством выполненного долга, втайне радуясь, что хоть какое-то время не будет видеть разрушения результата своего труда. Зимой она не жила на Озере; как бы ей того не хотелось, но здоровье отчаянно сопротивлялось. После пары ночей в холодной палатке без печки ей пришлось эвакуироваться в город чуть ли не ползком, волоча за собой начинающийся грипп. Больше таких попыток она не делала. Она приходила на Озеро раз в три дня на лыжах, и вечером уходила на обратно станцию. Зимой даже не требовалось особенно собирать мусор: то, что оставляли немногочисленные посетители (рыбаки, лыжники и снегоходчики), быстро заметало свежим снегом, и Танюша получала право не думать о нем до весны. В этих двух-трехдневных перерывах была своя польза: не видя Озера и не боясь каждую минуту появления стрессогенных отдыхающих, она хоть немного, но успокаивала нервы. Правда, была опасность, что люди могли появиться в ее отсутствие. Но она говорила себе, что зимой «богатые-наглые-жлобы и их самки-с-накладными-ресницами-и-вэйпами-в-ботоксных-губах» все-таки вряд ли поедут отдыхать в лес. Они же любят комфорт. Им надо, чтоб все было по первому сорту. Один раз, правда, она встретила большую компанию на снегоходах (самки с накладными ресницами и в дорогих лыжных костюмах тоже присутствовали). Стоял огромный праздничный шатер с фонариками, и на весь лес из динамиков орало дикое тунц-тунц. Должно быть, это был богатый корпоратив с претензией на «экстрим» (одетые в дорогие лыжные костюмы самцы и самки очень любят козырять этим словом, усмехнулась про себя она). Но такие наезды, к счастью, были редки. Весной, когда сходил снег, Танюша быстро собирала оттаявший мусор, а потом, уже с палаткой и во всеоружии, начинала ждать «страды» — ждать с тоской, тревогой, но в то же время с какой-то странной надеждой. Потому что Озеро — это была вся ее жизнь, и забота о Нем — ее единственный смысл. Наконец, возвращалось тепло, приходили майские праздники. Берега окутывались первыми дымами шашлычниц и неопрятными звуками автомагнитол. Танюше снова становилось страшно, «что она не справиться с этими ордами». Щеки заранее горели от предвкушения грядущих унижений. Но она преувеличивала: орды появлялись, и она справлялась — в том смысле, что продолжала, подавляя слезы, упорно делать свое дело. И страх, и тоска, и унижения были привычными. Она не могла избегнуть их, как не могли птицы весной не вернуться на берега Озера — они прилетали и вновь пытались петь, с трудом перекрикивая музыку. Это была ее повинность, ее долг, но и ее счастье. Снова начинал, как грибы и цветы, прирастать на стоянках мусор; словно плесень, набухал он на дне ям. И Танюша с головой окуналась в работу. Неизбежное при этом общение с отдыхающими — хотя и не всегда приятное — спасало от одиночества. Регулярные спортивные занятия в виде обходов озера, гимнастики нагибаний и переноски тяжестей помогало забыть о грусти. «Бог назначил меня на эту должность», — шутила про себя она, хотя и не была уверена на все сто процентов, что это просто шутка.