Я собираюсь нехотя, потому что за окном пасмурно, холодно, пролетает мелкая морось — типичная погода для Сиэтла и окрестностей. В такую погоду хочется сидеть дома, читать книгу, укрывшись тёплым пледом и потягивая по глоточку горячий кофе. Я смотрю на мокрую спину своего мужа, только что вышедшего из душа, и думаю, что горячего, скорее всего, мне достанется с лихвой в этой поездке.
Мы садимся в машину, и Алекс сообщает с присущим ему воодушевлением:
— Мы едем в Ла Пуш — Национальный Парк Олимпия. Я покажу тебе одно из самых красивых мест на земле!
— Самое красивое земное место находится в Испании, в Паламосе, на той одинокой смотровой площадке, где никого никогда нет, кроме тебя, ветра, лазурного моря, беспощадно красивой марины с белыми яхтами, и где ты так самозабвенно меня целовал!
Алекс бросает такой мученический взгляд, что мне мгновенно хочется провалиться: только для меня эти воспоминания волшебны, а для него — болезненны.
В дороге мы слушаем музыку и ни о чём не говорим. Оказывается, у нас совсем нет общих тем для бесед, и я уже начинаю думать, что то, что когда-то так тесно нас объединило, теперь исчезло безвозвратно.
По приезду мы быстро обедаем в ресторане, забрасываем сумки в отель, расположенный на самом берегу и, не переодеваясь, отправляемся на прогулку. Алекс держится обособленно и даже отчуждённо — следит за моей реакцией, хочет знать, насколько меня впечатлит или наоборот оттолкнёт то место, которое покорило его. И мне кажется, он тоже пытается понять, осталось ли у нас хоть что-то общее?
Место действительно сшибает с ног своей масштабностью и видами, однако красота его давящая, тоскливая, почти больная, депрессивная. Прямо над берегом, на краю обрыва, вздымаются ввысь необычно густые вековые сосны, высоченные, с толстыми, искривлёнными ветрами и суровостью жизни стволами — такой мощи и такой породы деревья я видела только здесь, в штате Вашингтон. Океан словно выел часть леса, разбросав мёртвые сизые стволы погубленных им деревьев по широченной линии океанского прибоя. Небо, кажется, соперничает в серости с океаном, бурлящим волнами, разливающим их огромными живыми зеркалами по бескрайнему песочному пляжу, местами утыканному каменными валунами и скалами. Да, это необыкновенное, нереальное место определённо устрашает и покоряет одновременно.
И пока мои глаза жадно впитывают его впечатляющие пейзажи, сердце стонет от внезапно нахлынувшей тоски и осознания мелочности жизни, её переживаний, да и ничтожности самого факта нашего существования в сравнении с грандиозностью жестокого океана, скалистых обрывов, покрытых древними деревьями, бесконечности неба. Этот печальный пейзаж заставляет мысли двигаться в совершенно ином, непривычном направлении — думать о смысле, о сущности, об идейности всего.
Иногда Алекс поглядывает на меня искоса, и я вижу в его в глазах любовь и мягкость, но вместе с ними и отчуждённость. Несмотря на то, что теперь мы женаты, на перемирие, на более чем частый неудержимый, а порой, даже и дикий секс, между нами нет близости. Мы не говорим, мы молчим. Молча живём, молча растворяемся друг в друге по ночам, молча пересекаемся иногда в доме или на террасе.
Я побаиваюсь его. Это не тот человек, которого я когда-то знала: с открытым взглядом, сердцем, жизнерадостный, весёлый, щедро дающий добро и умиротворение своей нежностью, ласковостью, словами. Тогда, в прошлой нашей жизни, я всё это не ценила, не замечала, не понимала. Внезапно мне вспоминаются его глаза, когда он, усыпанный сверкающими на смуглой коже каплями, набирался сил на бронзовом песке в Испании после долгого и выматывающего купания с моим сыном в лазурном море — они были самыми счастливыми в мире, преисполненными радости и нежности, они излучали любовь чистую, преданную.
Мне приходится отвернуться и приложить усилия, чтобы не расплакаться. Всё просто: те глаза я никогда больше не увижу, а так хочется снова заглянуть в них, хотя бы раз! Хотя бы один только раз снова увидеть в них волшебство: ту бесконечную, ещё не изуродованную болью любовь. Она никогда ничего не требовала от меня и не ждала взамен, кроме одного — быть рядом.
Теперь Алекс другой — он сломлен где-то глубоко внутри, и даже получив то, чего так страстно, всей душой желал, пусть даже и поздно, уже не может вернуться, стать прежним до конца. Когда-то он сам просил меня приблизиться, коснуться его души, теперь же меня, свою жену, не подпускает близко, отгородившись молчанием и больным взглядом. Неужели это я причинила ему столько боли? Неужели это мои поступки так изувечили его?
Ветер на этом океаническом побережье безумен: пытается напугать нас своей свирепостью, срывая капюшоны, вырывая волосы и раздувая наши ветровки. Долго мы не выдерживаем и сбегаем в свой номер, где в ожидании лучшей погоды можем наблюдать тот же пейзаж, но уже сквозь стеклянную стену комнаты.