Мужчина апреля

Ну и ну. В какое-то «Чихуахуа» попасть сложнее, чем в «Кибелу». Как же я сразу не сообразила. Это кафе не просто называлось «Чихуахуа», а и было кафе чихуахуа. В том смысле, что в нем жила стая собак. А люди могли прийти в гости. Получить свою дозу не столько калорий, сколько эндорфинов. Когда-то такие кафе были модны в Японии и других азиатских странах. Но там собаки всего лишь развлекали посетителей, как шлюхи в борделе. Выходили к ним по свистку, усаживались на колени, давали себя гладить и тискать, лизали руки. После Большого Поворота, когда проблема ментального здоровья вышла на первый план, собачьи, кошачьи, кроличьи и птичьи кафе вошли в моду. Было многократно доказано, что животные оказывают на нашу психику позитивное умиротворяющее воздействие. А поскольку получить разрешение на домашнюю собаку или кошку сложно и дорого, то люди часто ходят в такие кафе. Надо было сообразить, что они порой популярнее, чем лунные рестораны…

По лицу хозяйки было видно, что уговаривать ее бессмысленно. Мне встречались такие лица – у Беры, у Оксаны – мягкие и добрые, но неумолимые. Черта характера, которая вырабатывается, вероятно, когда человек больше общается с животными, чем с людьми.

– И у нас нет клубной карты, – поспешно сказала я. Виноватым тоном. Даже наморщила лоб.

– У меня – есть! – тоном оскорбленной добродетели заявила вдруг Белла. Стала копаться в сумочке, каждое ее движение рождало новую волну аромата. Женщина в форме почесала нос. Но улыбнулась: Белла оказалась своей.

Я примерно представляю, как это работает. У Ники есть клубная карточка «Кота в сапогах» – кафе с кошками без сапог. А у Веры карта кафе «Совы не то, чем кажутся», но, по ее рассказам, сова там одна. Днем она спит. А ночью ее выпускают летать в Александровском саду. Что за удовольствие ходить в это кафе, я не очень понимаю, но Вере нравится. Сова спит. На нее можно смотреть. Вблизи. Это волнует. Помогает концентрироваться. Наводит на мысли. Вере, конечно, видней.

– Вот. – И Белла сдула со лба длинный локон. Нас обдало мятным запахом.

– Минуту. – Женщина с карточкой ушла, заперев за собой дверь. Как будто иначе мы бы ворвались туда силой.

Я некстати ощутила гордость: «А здорово они нас боятся». Тишина отдела по борьбе с преступлениями против личностей, не являющихся людьми, вдруг показалась мне величественной. Не пустой и ленивой. А деятельной и угрожающей. Мы таки свели свою статистику к нулю. Почти к нулю.

Белла нервно переминалась на своих красных копытах. Тискала сумочку со стразами. Поглядывала по сторонам. Боялась, что нас увидят вместе, поняла я.

Слишком близко от парламента.

– Не знала, что вы сюда ходите, – заметила я, чтобы ее отвлечь.

Накрашенные губы фыркнули:

– Уверена, вы все выведали заранее.

– Нет, – призналась я. – Это совпадение.

Какая-то мысль неприятно кольнула, но растаяла быстрее, чем я успела к ней прислушаться.

Белла немного расслабилась.

– От работы близко, – пояснила Белла. – И я люблю животных.

– Как и мужчин? – поддела ее я. Чтобы не слишком расслаблялась.

Белла махнула на меня ресницами:

– А вы что – их не любите? А то я могу, между прочим, обвинить вас в пассивной дискриминации мужчин.

Но тут замок щелкнул. Дверь приветливо распахнулась.

– Прошу.

Я шагнула внутрь, так что презрительный взгляд Беллы не достиг цели.

Внутри все было сиреневым. И каким-то округлым, плюшевым. Так и подбивало присесть, прилечь. Вытянуться. Задрать кверху лапки. Показать живот. Больше всего интерьер напоминал старинный бордель из учебников по истории – иллюстрацию к главам о многовековой эксплуатации и объективации женщин.

– Вы хотите в гостиную? Или в отдельный кабинет?

– В отдельный! – выпалила Белла.

Нас провели примерно в такую же комнату, только маленькую. Дверей не было – открытый проем позволял кому угодно войти и выйти. Так в чем же принципиальная разница? Приватным этот кабинет точно не был. Белла уронила на пол сумочку. Подвинула подушку, впечатала в нее зад. Вытянула ноги. Глянула на меня.

Я сделала то же самое. Сидеть на полу было странно. Меняло перспективу.

– Если вы думаете, что теперь будете из меня всю жизнь тянуть информацию, то ошибаетесь, – заявила Белла. – Я не потерплю шантажа.

Я заметила у нее на зубах помаду.

– Если вы такая принципиальная, то почему не послали меня сразу, еще по телефону?

Она помолчала, раздувая ноздри.

– Ладно, – мотнула локонами. – Спрашивайте.

– Что Грета могла сказать Кетеван?

Белла выразительно вытаращилась, захлопала ресницами. Поправила на коленях юбку.

– Мно-о-о-ого чего, – протянула.

– В тот вечер, когда Кетеван покончила с собой.

– Я все рассказала вашей коллеге! Хватит меня пытать! Я буду жаловаться!

– Не все.

– Мне нечего вам сказать!

– У моей коллеги нет для вас того, что есть у меня. – Я вынула телефон, открыла видео, повернула экраном к Белле. Чмоканье, стоны.

Глаза Беллы застыли, лицо окаменело. Я убрала телефон, повторила вопрос:

– Что у Греты было с Кетеван?

Белла усмехнулась, не разжимая губ:

– Я что, по-вашему, была ближайшей подругой Кетеван?

– А кем вы ей были? Любовницей?