Мужчина и Женщина

Прежде, чем заняться химическим анализом буйного потока, вторгшегося из Атлантики в наши воды, я снова и снова хочу напомнить, что нет единых, абсолютных для всех времен и народов норм морали (вспомним японских сыновей, всепочтительнейше тащивших на закорках своих престарелых матушек вверх, к вершине святой горы, чтобы сбросить их оттуда в пропасть, — во имя спасения рода). Точно так же, нет единых — хороших или плохих — раз и навсегда неизменных норм семейной жизни, равно пригодных для всех сразу этнографических и социальных сообществ.

Иначе говоря, надо стремиться понять глубинные первопричины, лежащие в основе тех или иных брачных обычаев или тенденций, а не выносить им приговор со скоростью военно-полевого суда. Вот конкретный пример: ветеран из города Святаго Петра на Неве прибыл в гости к своему однополчанину в Узбекистан. А не был он у него в доме не много не мало — два десятилетия. Принимали его по-восточному радушно, звучали тосты, благоухал плов, сияли редкостные для; северного глаза фрукты. Прислуживала им молодая прелестная жена старого фронтовика, цветущий вид которой чудесно дополнял красоты богатого угощения. Поскольку узбекский друг не извещал своего соратника; о безвременной кончине прежней супруги, с которой тот был знаком, он подумал, что здесь произошла какая-то семейная трагедия и тактично сдержал свой вопрос о судьбе, скажем, Фатимы. Но каково же было; его удивление, когда его повели в отведенные для него покои, где постель для него застилала как раз Фатима, которая, низко кланяясь, удалилась, увидав хозяина дома и гостя!.. Со всей комиссарской прямотой и принципиальностью Иван Иванович, сразу протрезвев, задал прокурорский вопрос, скажем, Балхашу: «Да как же ты можешь, такой-сякой, столь негуманно обращаться с женщиной, которая отдала тебе всю свою жизнь? Перевел, видишь ли, в прислуги, а сам тешишься с молодой-красивой! Уж извини, брат, я тебе скажу прямо, по-фронтовому: так не годится!» Тогда Балхаш, тоже протрезвев и нарушив законы восточной вежливости, которые не велят спорить с дорогим гостем, сурово возразил ему: «Уж извини, Иван Иванович, и я тебе, прямо, по- фронтовому отвечу, что это у вас, у русских, нет никакой гуманности: когда баба состарится, то вы ее по разводу из дому выгоняете или на стороне к молодке ходите, а она от этого мучается. У нас же иначе: как проживала Фатима в том доме, где вся ее жизнь прошла, так и проживает, как заботился муж о ее безбедном существовании, так до самой смерти и заботится, как занималась она по хозяйству, так и продолжает себе в удовольствие, да еще молодую помощницу в подручные получила. Вот и скажи, кто из нас гуманист, а у кого обычаи и сердце жестокие?»

И сел на тахту и задумался Иван Иванович и ответил чистосердечно: «Извини меня, Балхаш, рубанул я не подумав, потому что обычай ваш мне был неведом, а судил я по законам нашей жэковской партячейки, где мы двоеженцам спуску не давали…»

Так будем же судить о тех переменах, которые вмешались в бытие нашего общества, не по незыблемым законам жэковской партячейки, а с попыткой понять причины их появления и нарастания. Кстати говоря, вспоминаю я и то, как в нашей давнишней институтской партячейке подошли к ответу на аналогичный непростой вопрос иначе, чем подходил к нему Иван Иванович: поступило указание из Василеостровского райкома КПСС дать надлежащую оценку с оргвыводами по поводу двоеженства некоего нашего крупного ученого.

Слушали: его жена, с которой они счастливо прожили тридцать лет и которой он посвящал искренние любовные стихи, после опасной операции уже длительное время не способна осуществлять супружеские функции. Благородство этой прекрасной женщины было таково, что она не только не возражала против встреч своего именитого супруга с его молодой аспиранткой, но и дала официальное согласие на усыновление ребенка, родившегося от этих отношений.

Постановили: это их сугубо личное дело, райкому здесь соблюдать нечего…