Мужчина и Женщина

Тело мое тоскует по всяким шпагам, клинкам, пулям и даже по обыкновенному перочинному ножичку. У меня такая невозможная потребность закрыть собой — тебя! И, когда ослабею, опущусь у твоих ног (вполне эстетично), ты возденешь вверх руки (как ты о Джуне нам рассказывал) и воскликнешь: — Господи! Зачем ты ее у меня отнял! Кого я потерял! — Вот тогда-то поймешь! Да будет поздно. Я тебя очень люблю. Правда.

Ты же не знаешь — у меня было пять лет молчальных, из больницы в больницу, — такая глава в моей жизни! Из операции в операцию. Ну, напишу когда-нибудь (не расскажу же?).

Каждую ночь — через час, как усну, просыпаюсь и лежу часа три-четыре, почти до звонка будильника. Не болит ни сердце, ни душа (это у меня — правое сердце, где-то повыше желудка находится). Но — лежишь, бодрствуешь. Хотя и пугает это ночное отсутствие такого привычного и необходимого ритуала, какое-то угрожающее спокойствие. Смешно прибегать к таблеткам, если я знаю, что оно такое. Это от понимания, Егор, и целый месяц. должна жить без тебя.

Блаженствую в лесу. Конечно, это счастье у меня oт тебя неотделимо. Хоть ты меня и не подталкивал, но встала-то на лыжи — из-за тебя. И побежала на них — из-за тебя. Ужасно хочется пройтись на лыжах — с тобой. Хотя у меня и не бог знает какие «птицы». А левый носок изоляционной лентой забинтован.

Сегодня была в лесу и совсем заблудилась. Только на несколько минут солнышко мелькнуло, а потом — и темно, и снег повалил. И было тревожно. Но день запомнился-то с этим лучиком. Конечно, живу трудно, одиноко, замкнуто, обделенно. Только ведь такую вдруг испытаешь благодарность судьбе, жизни за тебя, так это почувствуешь! А это называется — счастье. Ага? Иногда сон. Потом боишься пошевелиться — не спугнуть это в себе, не расплескать. Или — при постоянном-то с тобой пребывании — ударом какой-то ирреальной силы пронзит это чувство: Господи, как я тебя люблю!

Знаешь, мне не надо было встречать тебя для того, чтобы возжечь в себе любовь: объект для приложения таких сил был у меня — аж с семнадцати моих лет. Такая сложилась ситуация, такое у нас сочетание индивидуальных качеств, что все эти годы не могли в нем что-то подточить, во мне обесцветить. Я ж не случайно пошла к нему, когда мне стало так плохо: я же знала, что это самое сильное из всех существующих средств — для меня. Только оказалось бесполезно, потому что я люблю тебя. И хотя я тогда не знала тебя таким, каким знаю сейчас, я любила тебя год назад ничуть не меньше, и чувствовала свою принадлежность — тебе — так лее остро, как и сейчас. Я люблю ТЕБЯ. Люблю с той минуты, когда ты увидел меня и уверенно сказал: «Мы созданы для совместной работы», и положил свою ладонь мне на голову и там сгорел какой-то предохранитель. Если б ты меня вздумал тогда увести оттуда куда угодно — я бы пошла, как сомнамбула. И вечером, на ступеньках гостиницы, снизу вверх — на тебя: удивленно, восхищенно и влюбленно. И на следующий день в автобусе из аэропорта — твоя рука, твоя нога — рядом, я их чувствую, а еще чувствую, что рядом — уже ТЫ, и растворяюсь в тебе — вот так — на глазах у самой себя. И угадывание, узнавание, открытие тебя, и соединение тебя — оттуда и отовсюду — в одно, и мои спотыкания об «иное» в тебе — если и не чужое мне, то — странное, незнакомое. И принятие тебя такого через понимание, откуда это в тебе и почему этого нет у меня. Ведь я тебя — для себя — не подчищала, я принимала тебя с тем, что — настораживало, что «не вызывало восторгов», но — и это был ты.

Мой возраст меня не касается. Я твой — болезненно воспринимаю. Не сегодняшний (по мне хоть сто лет, я же тебя люблю). Если бы тебе было в два раза меньше, я бы сидела совсем тихонечко, ждала каких-то десять, пятнадцать, тридцать лет. Чего не ждать-то? А теперь-то как быть?.. Живи, пожалуйста, очень долго!

Солям Алейкум, досточтимый Егор ибн Алеша! Намерена сообщить Вам самую свежую и удивительную новость. Дело в том, что я Вас жуть до чего люблю. А посему Вы являетесь моим горьким горем, по совместительству, так же — моим солнышком и счастьем. Не очень ли Вам это обременительно? Сдюжите ли? Все же надо набраться терпения лет еще эдак на пятьдесят- восемьдесят.

Ну, потом, когда-нибудь! — станешь старенький, больной, вдруг (вот хорошо- то будет!) сам и ходить не сможешь — тогда буду приезжать я, катать тебя в какой-нибудь колясочке, на улице. Завезу тебя куда-нибудь в укромный уголок и примусь обцеловывать моего любимого, а тебе — куда тебе деться-то? Сам- то без меня ходить не сможешь, не убежишь! Дожить бы вот только до техто пор!.. И почти совсем мне не стыдно выпрашивать у тебя этой милости: живет во мне всегдашнее желание быть по-собачьи у твоей ноги.