Вероятность, неопределённость, размытые множества, неравновесные системы, многое другое, стали не просто естественнонаучными открытиями, они открыли нашу созидательную мощь. Не стало устойчивых понятий и окончательных истин, больше возможностей для самосозидания. А в эпоху постмодерна, когда жёсткие понятия и жёсткие демаркации стали выворачиваться наизнанку, пародироваться, самопародироваться, нашей внутренней свободы стало ещё больше.
В этом контексте, историческом, научном, культурном, и происходит трансформация ролей мужчины и женщины.
Лучше всего – точнее, глубже, убедительней – проследить становление понятий «мужчина» и «женщина» на уровне археологии языка:
как возникали эти смыслы, оттенки смыслов, осколки смыслов,
как они налипали на более или менее устойчивые, повторяющиеся признаки,
как начинали жить самостоятельной жизнью.
Возникала иллюзия, что это сама природа, сама жизнь, а не культурная конструкция, не метафора, которую следует проверять не столько на истинность, сколько на эвристичность. Впрочем, для кого-то есть простые истины, были, будут, стоит нам раздеться догола, вот и весь ответ, остальное от лукавого. Порой, так приятно заблуждаться.
Можно и сегодня с апломбом заявлять «мужчина должен быть мужчиной» (а для сущей убедительности, просто «мужиком»), а «женщина – женщиной» (а для сущей убедительности, просто «бабой»), что такова природа, что это на все времена, так было, так будет, но это всё больше и больше воспоминания о прошлом, ностальгия по «потерянному раю».
Дело не в том, что женщины стали надевать мужскую одежду освоили мужские виды спорта, стали всё больше заявлять о своих правах. И в прошлом были и амазонки, и женщины-правительницы, и женщины-писательницы, и женщины, блиставшие своим умом. Сохранилась даже комедия Аристофана[83]
, в которой женщины-пацифистки объединяются, восстают против бесконечных, мужских войн, и добиваются успеха.Дело, далее, не в том, что мужчины стали женоподобными, что их одежда, причёска, манеры, постепенно лишаются мужских черт. Что-то подобное было и в прошлом. В конце концов, все мы «полумужчины» и «полуженщины», хотя патриархальная культура старается замечать и обличать только ярко выраженных женоподобных мужчин и мужеподобных женщин.
Главное в другом.
Патриархат не был ошибкой, в нём был свой исторический и культурный смысл, он был не только социально оправдан, но пластичен и эвристичен, он всё ещё, кажется извечным и непоколебимым.
Многие мужчины продолжают в него верить (особенно в странах третьего мира), многие женщины ждут если не принца и мачо, то, по крайней мере, человека, надёжного, преуспевающего и богатого (опять же, особенно в странах третьего мира), но исподволь растёт то, что рано или поздно опрокинет (и уже опрокидывает) и сам патриархат, и его словесные конструкции.
Патриархат не был ошибкой, не сводился к насилию над женщиной. Просто однажды он исчерпал себя, в какой-то момент обнаружились его пределы. Чем больше он пытался удержать прошлое, выдавая его за природное, и поэтому извечное, тем более нелепым он оказывался, чем более мужчины пытались закрепить мужскую доминацию, тем больше попадали в расставленные ими самими силки. Количество самоубийств у мужчин, стало превышать количество самоубийств у женщин.
О чём это говорит?
Пожалуй, только о том, что мужская цивилизация исчерпывает себя, поскольку становится опасной, прежде всего, для самих мужчин.
Они, прежде всего, они, мужчины,
больше не в состоянии выносить её бремя.Можно сколь угодно сокрушаться по поводу того, что мужчины стали другими, они боятся ответственности, избегают принятия решений, изменились не сами мужчины, изменилось
Подкоркой, какими-то глубинными инстинктами, мужчины чувствуют опасность, понимают, что не справятся, хотят избежать грозящих им самоубийств, но в то же время, нередко, продолжают апеллировать к прошлому. Оно безвозвратно уходит, погружая нас в пучину безвременья, бремя которого не так-то просто выдержать. Прежде всего, самим мужчинам.
Груз тысячелетий продолжает довлеть над умами людей, не только мужчин, но и женщин, но феминизм уже никто не отменит.
В запальчивости может показаться, что феминизм всего-навсего бунт невзрачных, озлобленных женщин, которым не повезло с семьёй, не достался мужчина с избытком тестостерона, вот они, бедненькие, и маются, вот и жаждут мужских прикосновений, а если не случится, готовы к отмщению, и чтобы досталось от них всем мужчинам сразу. Подобные выводы буквально напрашиваются при наблюдении за любой феминистической «тусовкой», но это только видимость, только пена, культурные изломы проходят много ниже.
Что-то кончилось. Следовательно, что-то начинается.
«Что-то кончилось» – это, несомненно.
«Что-то начинается?» – вопрос, на который сразу не ответишь.
Ясно одно, жёсткая разделительная черта между «мужчиной» и «женщиной» стала размываться. Мужчина и женщина всё больше примеряют на себе роли, которые табуировались на протяжении тысячелетий.