Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга третья

«Любовный треугольник», который кажется мне вызывающим и непристойным.

Ида Рубинштейн[252], загадочная, в фантастических нарядах, с эпатажной программой «ни микроба банальности». Вспоминаю Гедду Габлер с её неприятием даже «ультразвуков фальши». Но в ней не было эпатажа, на алтаре оказалась её собственная жизнь.

Габриэле Д'Аннуцио[253], скандалист, авантюрист, неудавшийся политик фашистского толка. Слушавшие его в первый раз, признавались, что испытывали «восторг и отвращение».

Ромэйн Брукс[254], феминистка, юношеподобная художница, известная своими портретами дам «прекрасной эпохи»[255] в мужской одежде.

Ромэйн сначала влюбилась в Габриэле, потом в Иду. Сам Габриэле то ли влюбился в обеих женщин, то ли искал возможность нового эпатажа, то ли его привлекало, что обе женщины были очень богаты.

Такой вот любовный треугольник, в котором публичность на грани паранойи. В котором, сама жизнь похожа на манерное искусство.

Фильм «Красота по-английски», Великобритания, 2004, режиссёр Ричард Эйр[256].

Из аннотации к фильму:

«Послешекспировский английский театр. Все женские роли исполняют мужчины. Неожиданно король издает указ, позволяющий женщинам играть на сцене. Так костюмерша Мария становится актрисой…»

Всё то же перетекание мужского в женское, женского в мужское, задолго до появления эпохи феминизма.

Фильм «Любовь втроём», Германия, 2010, режиссёр Том Тыквер[257].

Из аннотации к фильму:

«иронико-философский трактат про любовный треугольник как модель для сборки новых ценностей и форм отношений между людьми».

В словах «модель для сборки» есть что-то механическое. На мой взгляд когда речь идёт о «любовном», двое это, трое, или пятеро, всё происходит спонтанно. Главное, что «любовный треугольник» признаётся новой формой отношения между людьми.

Мысль представителей Франкфуртской школы[258], которых принято называть фрейдо-марксистами, о том, что патриархальное общество имплицитно содержит в себе репрессивный аппарат, кажется мне очень поучительной и продуктивной. Но главное не в мысли вырванной из контекста, а в системе аргументаций. Во время осознал, что на понимание этой аргументации, даже в пределах настоящего «Дневника», у меня не хватит не сил, не компетенции, поэтому ограничиваюсь только этой записью.

Неизвестная мне Малика Мусаева[259] закончила режиссёрскую мастерскую известного российского режиссёра Александра Сокурова[260], сняла свой первый фильм, и даже получила свою первую премию на кинофестивале. Её документальный фильм «Приоткрывая дверь», посвящён тому, как ведёт себя дома кавказский мужчина, работающий в силовых органах, о раздвоении в его сознании. Фильм, несомненно, находится в русле сквозной темы настоящей книги.

Но это не единственная причина, по которой обратил внимание на фильм М. Мусаевой, но говорить об этих причинах не буду и не только из-за отсутствия времени и места. В наших географических широтах можно позволить себе публичность в отношении себя, но не в отношении другого. Тем более, если это женщина, тем более, если эта женщина не приемлет самую малость публичности.

Список имён и сюжетов в пост «Дневнике», оказался таким же случайным и спонтанным, как в самом «Дневнике».

Но я уже в самом начале говорил, что эта книга не имеет начала и не имеет завершения. Бесконечные трансформации на то и «бесконечные трансформации», чтобы не иметь ни начала, ни завершения…

…и самое последнее: «трость Тригорина»

Русский философ Л. Карасёв[261] пишет о том, что если текст «живой», если текст – «живое существо», то существуют критические точки («онтологические пороги»), которым отмечена жизнь текста: «например, в «Чайке»[262] один из таких «онтологических порогов» – сцена, где Тригорин[263], забывший свою трость, возвращается за ней, после чего следует его объяснение с Ниной[264]»…

Мой текст с его незавершёнными пазлами, стилистическим разнобоем, нередким отходом от основной темы, не говоря уже о принципах построения всего текста книги, трудно назвать «живым существом», но и у него свои онтологические пороги, своя «трость Тригорина». Я имею в виду забытые файлы, которые незаметно для меня прорастали и прорастали, требовали возвращения к ним, чтобы додумать, дочувствовать. Написание книги и позволило вернуться. Стало понятно, что многое понимал, многое чувствовал уже тогда, тридцать, сорок лет тому назад ещё больше понимаю, ещё больше чувствую сегодня, но сегодня, больше чем тогда понимаю, трудное испытание могло бы меня разрушить, могло бы растоптать. Сердце разорвалось бы от жалости к самому себе, и разобраться в природе этой «жалости» так и не смог бы.

Спасибо судьбе, спасибо женщине, что миновала меня чаша сия.

Но теперь, когда пять лет работы остались позади, когда неоднократно, как заклинание повторял, пишу о себе, для себя, я репрезентант самого себя, пора остановиться, пора перестать возвращаться к «трости Тригорина».

Спасибо судьбе, спасибо женщине, что сохранил душевные силы, чтобы не просто каяться,