Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

Он никогда не сталкивался с такими человеческими пороками, как подлость, коварство, лицемерие, обман, измена?

Или он относится к категории странных, чудаковатых людей, которые живут в своём, обособленном от других, мире?

Как же он, в этом случае, достиг карьерных высот, как стал генералом, как управлял другими, пусть воинами, солдатами?

Они же не роботы, чтобы беспрекословно подчиняться приказу. Они же люди, живые люди, разные, добрые, злые, коварные, простодушные.

А если кому-то из них придёт в голову намерение оклеветать другого?

Он будет рассчитывать на доверчивость нашего генерала?

Слишком доверчив?

Допустим, была искусно выстроена система ложных наветов.

Допустим, Яго не обычный человек, пусть гений зла.

Что из того?

Если Отелло такой доверчивый-доверчивый, на грани мальчишеской глупости, тогда проблема не в Яго, а в самом Отелло.

И где гарантия, что злоумышленник, подобный Яго, не найдётся в армии, в управлении?

Может быть, для общей безопасности Отелло следует немедленно разжаловать в солдаты.

И лишить власти.

Слишком доверчив?

Настолько, что по ложному навету задушил любимую женщину?

Не соизволил её выслушать.

А она, бедняга, сама смиренность, не роптала, не возмущалась, готова была отвести любые подозрения.

Но наш «слишком доверчивый» генерал не способен слушать, даже любимую женщину. Если что-то у него в голове заклинило, безнадёжно что-то объяснять, ничего не получится, с упорством маньяка будет повторять одно и то же.

Допускаю, что я утрирую.

Можно возразить, общеизвестен принцип того же А. С. Пушкина, художественное произведение «должно судить по законам, им самим над собою признанными».

Можно возразить, что мои вопросы не учитывают законов высокой трагедии, с присущим ей разреженным пространством, в котором нет места бытовой правде, психологическим деталям.

Можно возразить, что пушкинское «слишком доверчив» имело в виду не столько жанр трагедии, сколько характеры людей.

Так или иначе, попробуем поискать в другом направлении. В конце концов, моя цель не придирка к Пушкину,

…хотя, в то же самое время, классик на то он и классик, чтобы выдерживать придирки…

сколько сам Отелло.

Пусть он доверчив, но почему его «доверчивость» привела его к трагедии. Что он, подобно Гамлету сетовал на то, что «распалась связь времён»[501]. Что-то не слышал от него подобных слов, напротив, мир, который позволил ему стать генералом, он считал разумным и никогда в нём не сомневался.

Почему на роль Отелло выбирают актёров, с ярко выраженной «маскулинной» внешностью?

Давно обратил внимание, что на роль Отелло, как правило, выбирают актёров с определённой физиогномикой, массивная фигура, тяжёлое лицо, грубые черты лица, зычный голос. Наверно, чтобы подчеркнуть такие черты как воля, решительность, самообладание, при случае гнев и ярость, только не нежность, не изящество, не тонкость чувств.

Хотим мы того или не хотим, но поступки такого Отелло мы невольно воспринимаем внутри подобной физиогномики и подобной пластики. Никаких полутонов, благородный-благородный во всём, в каждом движении, в каждом жесте, в каждом поступке, в каждом слове. Благородный металл, чистый без примесей.

Аналогично в любви: «Она меня за муки полюбила, а её – за состраданье к ним».

Или в других переводах:

«Я стал ей дорог тем, что жил в тревогах. А мне она – сочувствием своим»,

«Я ей своим бесстрашьем полюбился. Она же мне – сочувствием своим».

Вновь никаких полутонов, «она полюбила за это», «я полюбил за то», последний и окончательный аргумент, как приговор.

Ещё один нюанс, на который невозможно не обратить внимание. Она его за «муки», за «тревоги», за «бесстрашье» полюбила, а он её за «отзывчивость». Везде он, мужчина, непоколебимый во всём, или он сам, или отношение, опять же к нему.

Если это так, то каких же актёров приглашать на роль Отелло, не тщедушных же, не худосочных. Может быть, если для комедии, под тем же названием, «Отелло». Тогда можно было бы и тщедушного, и худосочного.

…возможна ли формула любви?

Любовь – дело штучное, каждый раз всё заново, лица, ситуации, обстоятельства, когда, что, как, с кем, утром, вечером, весной, осенью, в молодости в старости. Если и выводить какие-то формулы, то только приблизительные, условные.

И среди этих условных, пожалуй, самая бесспорная: «сострадание», «сочувствие» женщины к «мукам», «бесстрашью» мужчины, и ответное чувство мужчины, за то, что именно женщина придала высокий смысл и «мукам» и «бесстрашью». Из такой искры может разгореться нешуточное пламя.

Тем более, если всё происходило в догендерную эпоху.

Тем более, если «сострадающая» женщина красивая, если она «мечта, венец творенья, ангел, совершенство» как в «Отелло» Шекспира.

Вопрос в другом, в каком направлении будет развиваться «сочувствие» и благодарность за «сочувствие», насколько хватит этого пламени.

Я несколько забегаю вперёд.

Как предварение моей «гендерной версии» необходимо, во-первых, сравнить текст Шекспира, с теми первоисточниками, на которые он опирался.