хотя героические эпохи давно прошли, соответственно, прошла эпоха, в которой главенствовало убеждение, что мужчина это «мужчина», а женщина это «женщина» и им никогда не сойтись.[520]
Так и хочется сравнить эту историю с тем, что произойдёт «после Большой Войны», когда нежность («затравленная нежность», кажется, так назвал Илья Эренбург[521]
, женщин с портретов Модильяни[522]) и печаль пронизывают взаимоотношений мужчины и женщины, когда мужчины вдруг стали «потерянными» и растерянными, когда Роберт Кон[523] и подобные ему стали принципиально чужими, «другими».И в тех культурах, в которых это не освоено, когда мужчины «после войны» пытаются играть «героические» роли, будет возникать множество нелепых ситуаций, которые уже не трагические, поскольку повторяются как комедия, скорее даже, как фарс.
А различные фантомные боли будут разрушать всё вокруг, но разобраться в причине этих фантомных болей, общество, культура этого общества, окажутся не в состоянии.
В моей версии, Яго добьётся своего с помощью платка, или чего-то другого, тем более ему не трудно, он не лжец, не обманщик, он уверен в правоте своих поступков. Отелло рано или поздно поверит Яго, ведь оба они солдафоны, у них одинаковый взгляд на то, каким должен быть мужчина, какой должны быть женщина. Отелло, будет в бешенстве вращать глазами, спросит у Дездемоны, «молилась ли она на ночь», а потом задушит.
Наступит ли потом отрезвление?
Вряд ли. Ведь он так и не осознает, что жизнь не сводится к «да» или «нет», «изменила» или «не изменила», он просто ужаснётся, когда выяснится, что «нет».
Поймёт ли он, что открывшееся «нет» будет, кроме всего прочего, означать, что женщина имеет право быть другой, не такой как в представлениях мужчины?
Вряд ли. Ведь его убеждения не будут поколеблены.
Поймёт ли он, что нет ничего ужаснее, чем убить живую, трепетную, радостную, изменчивую женщину, особенно когда нет в ней притворства, лицемерия и фальши?
Вряд ли. Он ведь так и не переступит через «солдафонское» в себе. Не сможет переступить.
Яго будет торжествовать.
Отелло его возненавидит, но они так и не разойдутся по разные стороны баррикад.
Возможно, эти «баррикады» должны иметь сценографическое, пластическое решение.
У меня нет режиссёрского видения подобного спектакля. Знаю только, что это должен быть, в своей сути, феминистический спектакль.
…Она его за муки полюбила, а он её за состраданье к ним. Но, стоит превратить это «состраданье» в нечто догматическое, сверхчеловеческое, как выяснится, что Отелло задушил сам себя.
Так в себе и не разобравшись.
Опус девятый. Мустафа Кемаль Ататюрк и его женщины: можно ли говорить о том, о чём не разрешено говорить
Жизнь коротка: немного мечты, немного любви, и прощайте Жизнь тщетна: немного ненависти, немного надежды, и конец
О Мустафе Кемале Ататюрке[524]
написано огромное количество книг и статей. В основном это восхваление, значительно меньше, условно говоря, «разоблачений». Но, на мой взгляд, это две стороны одной и той же медали.Одни пытаются нас убедить, что на солнце пятен быть не может, другие выпячивают «пятна», чтобы поставить под сомнение само «солнце».
Ататюрк великий человек, и не буду добавлять, «на мой взгляд». «Великий» по той простой причине, что масштаб его деяний кажется несоизмеримым с тем, что способен сделать обычный человек. В истории человечества таких людей можно пересчитать на пальцах одной руки. Первый в этом ряду, несомненно, Александр Македонский[525]
.Трудно представить себе, что обычному, земному человеку придёт в голову идея изменить мир, сломать его перегородки, – разве не безумец – и совершенно невероятно, что он сумеет это осуществить, перегородки действительно будут разрушены, ранее замкнутые культуры придут во взаимодействие. Невольно поверишь Олимпиаде[526]
– в это поверил и сам Александр – что она родила его не от Филиппа[527], а от самого Зевса[528].